Pokazuha.ru
Автор: woodenfrog
Ссылка: http://pokazuha.ru/view/topic.cfm?key_or=1488317

Золотая миля. Глава первая.
Творчество > Проза (любимое)


Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

Питеру, моему сыну, а также
Пэтти Эккер, Джозефу Бенти,
и семье с истинной любовью.
«Боги карают детей за грехи отца». (Еврипид)
Джон Шерлок
Золотая миля
Хотел бы выразить свою благодарность Мэрилинн Саундерс и её коллегам в Публичной Библиотеке Беверли Хиллз за их любезную помощь и бесконечное терпение при обслуживании во время исследовательской части работы над этой книгой.

Золотая миля

Лос-Анджелес, 3 июня 1985 года.
Резкий взвизг раненого животного прервал сон Анны Максвелл-Хантер.
Прежде, чем лечь в постель, она приняла таблетку снотворного, и поначалу она не могла понять, был этот болезненный крик настоящим или частью кошмара. Посмотрев на освещённый циферблат цифровых часов на прикроватном столике, она увидела, что был 1 час 27 минут ночи. Тишина в спальне успокоила её, и она решила не обращать внимания на шум, который, как ей показалось, слышался ей в дурном сне, и она откинулась на подушки. Но не успела она закрыть глаза, как вновь услышала питомца. На этот раз это был скулёж, который медленно затихал и, наконец, закончился еле слышным бульканьем.
«Шеп!»
Когда Анна позвала йоркширского терьера своей дочери, который всегда спал в корзинке на кухне, голос её дрожал. Собака не отозвалась, и Анна встала и попробовала открыть дверь спальни, но та была заперта снаружи. Она услышала, как кто-то идёт по полу гостиной, а потом – грохот разбиваемых вещей и треск рвущейся ткани. Подкравшись на цыпочках к туалетному столику, она щёлкнула выключателем интеркома, подсоединённого к спальне дочери в другом крыле пентхауса, но красный огонёк, который должен был указывать на его исправность, не загорелся.
Изо всех сил стараясь подавить растущую панику, Анна подняла трубку телефона, напрямую связанного с ночным дежурным в вестибюле Веллингтон Хауса, тридцатью пятью этажами ниже, но линия была мертва. Она быстро прошла к кнопке тревоги, установленной в стене над её кроватью, и нажала её. Каждая комната в её роскошном кондоминиуме площадью в девять тысяч квадратных футов была снабжена одним из тех устройств, которые предназначались для приведения в действие тревожных брелков, носимых многочисленными агентами службы безопасности, круглосуточно обходившими небоскрёб. На этот раз не откликнулся ни один.
За дверью Анна слышала тяжёлое дыхание и неясное бормотание. Свет возле её кровати вдруг мигнул и погас, погрузив её в полную темноту, и только на панели, встроенной в стену рядом с кнопкой тревоги, мигающие индикаторы отбрасывали слабое сияние. На ней была пластиковая схема, представляющая все восемнадцать комнат пентхауса, каждая из которых была снабжена устройствами безопасности: инфракрасными датчиками на потолках, ультразвуковыми детекторами в стенах, микроволновыми сканерами и чувствительными к давлению подковровыми панелями. Все они чётко указывали на присутствие взломщика, двигающегося между гостиной и библиотекой.
Она всё ещё разглядывала мигающие огоньки, когда неожиданно звякнул сверхчувствительный детектор над камином в гостиной, добавив громкости прежде приглушённым звукам, так, что казалось, что они раздаются всего в нескольких дюймах от места, где она стояла. Словно взломщик находился вместе с ней в спальне. Она инстинктивно напряглась, готовая к его прикосновению, но несколько секунд спустя звуки вдруг прекратились.
После секундного замешательства она подошла к двери и прижалась ухом к деревянной облицовке, тщетно пытаясь расслышать шаги и бормотание, столь ясно слышные совсем недавно. Положив руку на дверную ручку, она начала поворачивать её, но почувствовала противодействие с другой стороны. Кто-то пытался войти в спальню. Дыхание её сделалось частым и неровным, и в один ужасный миг, когда дверь начала открываться, она подумала, что с ней случится удар, подобный тому, что она перенесла много лет назад, но потом она услышала, как её дочь Джанна тихонько спрашивает: «Как ты?»
«Слава Богу, это ты! - выдохнула Анна. - Да что же такое…»
«Кто-то вломился в дом, - прошептала Джанна. - Я до самого последнего времени была заперта в своей спальне. Кто бы это ни был, он, возможно, ещё тут».
«Я пыталась вызвать службу безопасности, - сказала Анна, - но все линии не работают».
Джанна взяла трубку, поднесла её к уху и услышала непрерывный гудок. – «Теперь она работает», - ответила она, и в голосе её слышалось облегчение, потому что на другом конце линии она услышала голос ночного дежурного.
Фрэнк Кершоу, управляющий Веллингтон Хаусом, прибыл в пентхаус в 1.44 ночи. Высокий, худой мужчина под пятьдесят, он был одет в визитку и брюки в тонкую полоску и, несмотря на поздний час, вид имел самый безупречный. С ним был Джордж Харрис, шеф службы безопасности, краснолицый здоровяк. Живот его выпирал над широким кожаным ремнём, с которого свисали всевозможные предметы, включая фонарик и пистолет в кобуре. Вызванные ночным дежурным, они встретились в вестибюле и обсуждали положение, мчась к пентхаусу в маленьком частном лифте. Сообщению о взломщике на тридцать пятом этаже кондоминиума было почти невозможно поверить, несмотря даже на то, что исходило оно от Джанны Максвелл-Хантер, которая, как совладелица Веллингтон Хауса, была также их боссом. Они здесь были ни при чём, и небоскрёб, и особенно его пентхаус, были неприступны. В дополнение к охранникам службы безопасности, патрулировавшим все владения двадцать четыре часа в сутки, здание и внутри, и снаружи было оборудовано размещёнными в стратегическом порядке телекамерами, образующими замкнутую сеть, за которыми постоянно следили на многочисленных мониторах на центральном посту. В случае проникновения в любую из охраняемых зон зазвучали бы сирены, а подсоединённые микропроцессоры немедленно предупредили бы о нарушителе.
«Даже если бы кому-то удалось прокрасться незамеченным мимо охранника в вестибюле, - доказывал Джордж Харрис, - единственный способ проникнуть в пентхаус – это воспользоваться частным лифтом, а его можно привести в действие только при помощи магнитной карты со специальным кодом».
Когда Кершоу объявил об их прибытии в маленький динамик, прикреплённый к одной стороне массивной, обшитой медью входной двери пентхауса, голос, в котором он узнал голос Джанны Максвелл-Хантер, велел ему пройти в спальню в восточном крыле. Раздалось непродолжительное жужжание, за ним – щелчок, - это пришёл в действие электронный замок, - и дверь открылась. Двое мужчин вступили в пентхаус и были удивлены, обнаружив, что гостиная погружена в темноту. Харрис отстегнул фонарик и описал его лучом широкую дугу, явив их взорам изодранную мебель, искромсанные шторы, разбросанные книги и разбитые вдребезги стеклянные кофейные столики.
«Боже милостивый!» - он быстро вытащил из кобуры пистолет.
«Проверь все комнаты», - приказал Кершоу.
Харрис осторожно начал поиски, а Кершоу в это время прокладывал себе путь в спальню в восточном крыле через груды обломков. Негромко постучав в дверь, он назвал себя и вошёл. При его входе неожиданно включился свет. Две женщины стояли рядом с окном.
«Харрис! Слава Богу. Ну, почему вы не шли так долго?» - резко потребовала ответа Джанна.
«Я явился, как только ночной дежурный…»
«Почему никто не отозвался на кнопку тревоги?»
«Сирены молчали, мадам, а охранник на посту клянётся, что с тех пор, как он заступил четыре часа назад на дежурство, никто без надлежащей проверки не входил в вестибюль и не выходил из него» ,- сухо ответил Кершоу.
«Что ж, по устроенному там погрому можете понять, что он ошибался», - сказала Джанна.
«Я проверю всю систему безопасности…»
«И чем скорее, тем лучше, - сказала Джанна, - но я хочу, чтобы всё было сделано совершенно скрытно. Если станет известно хоть что-то о случившемся здесь, это будет катастрофой. Моя компания вложила в Веллингтон Хаус больше сотни миллионов долларов, и главной причиной, по которой нам удалось продать эти кондоминиумы по столь высоким ценам, является то, что мы гарантировали нашим жильцам защиту как раз от того, что только что…»
Она замолкла на полуслове, потому что в двери спальни появился Джордж Харрис с посеревшим лицом. «Там такое, думаю, вам следует посмотреть, мадам», - хрипло объявил он. Джанна немного поколебалась, потом пошла за шефом службы безопасности в библиотеку. Изуродованный труп её собаки, Шепа, лежал в луже крови на обюссонском ковре.
«О, нет!»- задыхаясь, произнесла Джанна. Целую минуту не сводила она глаз с убитого животного, потом её взгляд медленно перешёл на то место на стене, где кровью Шепа была намалёвана нацистская свастика.

В 9.45 утра Анна Максвелл-Хантер сидела за туалетным столиком, нанося последние мазки косметики. Её лицо отражало испытываемое ею напряжение. Бледная кожа туго натянулась на ввалившихся щеках, а тёмные круги под глазами явились следствием того, что она так и не смогла заснуть, несмотря на заверения и Кершоу, и Харриса, что взломщика в пентхаусе уже нет. Джанна предложила остаться с ней, но Анна знала, что у дочери будет раннее заседание совета директоров компании, которой она владела, «Стар Индастриз», в Сенчьюри Сити , и поэтому она настояла на том, чтобы младшая женщина отдохнула хотя бы несколько часов.
Прежде, чем лечь в постель, Джанна сделала звонок лейтенанту Джо Доусону, старому другу, работавшему неподалёку от Центральной станции в центре Лос-Анджелеса. Он отправился на задание, но она оставила ему послание с просьбой позвонить ей как можно скорее. К тому времени, когда Джанна выехала в восемь тридцать в свой офис, Доусон ещё не позвонил.
За те часы, что Анна провела в одиночестве, ожидая, когда наступит новый день, она пыталась заставить себя не думать, но не в силах была отогнать от себя образы прошлого: варшавское гетто в огне, дети, гнездящиеся на балконах горящих зданий, которых немецкие солдаты использовали как мишени, упражняясь в стрельбе; мать, душащая своё дитя, чтобы оно своим плачем не выдало других евреев, прячущихся в подземном бомбоубежище.
Она пристально взглянула на своё отражение в зеркале туалетного столика. Для шестидесятипятилетней женщины, перенёсшей удар, она была всё ещё привлекательна, с высокими скулами и натянутой, упругой кожей, по сути, лишённой морщин, если не считать тонких чёрточек под глазами и на лбу, которые становились заметными, лишь когда она была чем-то обеспокоена или сильно встревожена. После только что пережитой ею ужасной ночи они сделались бороздами, а в тёмно-карих глазах была такая глубокая измождённость, что её не могли стереть даже ватные тампоны, смоченные в гамамелисе.
Причесав волосы, доходившие до плеч, - которые, благодаря еженедельным стараниям Киеко, её парикмахерши-японки, не имели и намёка на седину, - она встала и вошла в гостиную. Там Сара, грузная чернокожая кухарка-экономка, командовала небольшой бригадой ремонтников, которых Фрэнк Кершоу заставил поклясться сохранить всё в тайне прежде, чем им поручили убрать следы погрома.
«Если эти ребята будут работать в таком темпе, это займёт целый день», - объявила Сара гортанным и протяжным южным говором.
«Они знают своё дело, Сара, - сказала Анна, - не мешай им, а если позвонит лейтенант Доусон, скажи ему, что Джанна в своём офисе, что я вернусь через пару часов, и, если он сможет приехать как можно раньше, мы оценим это должным образом».
«Да, мэм, - ответила негритянка, качая головой и глядя на свастику, ещё не смытую со стены библиотеки,- теперь нигде нельзя чувствовать себя в безопасности».
Анна продолжала наблюдать за тем, как рабочие приводят в порядок кондоминиум стоимостью в двадцать миллионов долларов, который был её домом уже почти год. Самое дорогостоящее жилище такого рода, оно имело десять спален, винный погреб с управляемым климатом, хрустальные люстры (одна из которых была разбита взломщиком), частный кинозал, террасу, разбитую вокруг плавательного бассейна, встроенный стереовидеоцентр, сауну, фойе, наполненное предметами искусства на сумму более восьми миллионов долларов, и двенадцать ванных комнат с кранами в форме дельфинов, покрытых золотом в двадцать четыре карата.
Оглядев всё напоследок, Анна позволила себе выйти из пентхауса и медленно пошла по выстланному ковром коридору к своему гаражу. Он был расположен сбоку от кондоминиума и был оборудован огромных размеров лифтом, предназначенным для подъёма легковых автомобилей на высоту тридцати пяти этажей от уровня мостовой до самого верха Веллингтон Хауса. Это была черта, присущая только этому зданию, и именно она создала неплохую рекламу небоскрёбу восемнадцать месяцев назад, когда он ещё строился. Многие из состоятельных жильцов, которые приобрели кондоминиумы в «Веллингтон Хаусе», сделали это потому, что автомобильный лифт позволял им подъезжать прямо к входным дверям, не заботясь даже о сохранности машины. После многочисленных ограблений, случившихся в подземных парковках, это было отличием, обеспечивавшим максимум в личной безопасности, тем отличием, за которое хотелось дорого заплатить.
Шофёр, стоявший возле открытой дверцы Роллс-ройса Анны, поддержал её под локоть, помогая усесться на заднем сиденье. Удар, перенесённый ею много лет назад, парализовал её правую руку и лишил возможности отчётливо говорить. Только интенсивная физическая и речевая терапия в Калифорнийском университете позволила ей вновь обрести относительную свободу движений и превратить отрывистые слоги в неуверенно произносимые фразы.
Она напряглась, когда лифт начал плавно опускаться, и машинально сжалась, ожидая лёгкого толчка, когда лифт достиг уровня улицы. Движение для утра понедельника было незначительным, и гораздо менее плотным, чем год назад, когда в Лос-Анджелесе проводились Олимпийские Игры. Жаркий смог коричневатой дымкой навис над городом, но работавший в Роллсе с тихим шелестом кондиционер делал воздух вполне сносным, а шофёр тем временем вёл машину по той части Уилширского бульвара , которая связывала Вествуд и Беверли Хиллз . Эта полоса была известна здесь как «Золотая Миля», потому что вздымающиеся к небу башни, выстроившиеся по обе её стороны, вмещали в себя кондоминиумы, превосходящие по своей стоимости любой другой массив частных владений, включая Авеню Фош в Париже и денежные твердыни Манхэттенского парка и Пятой Авеню .
«Мне подождать, мэм?»- спросил шофёр, плавно останавливая машину перед Центром Саймона Визенталя на Бульваре Вест Пико, в нескольких кварталах южнее Беверли Хиллз.
«Нет, я не знаю, сколько времени пробуду здесь, - ответила Анна. – Будет проще, если вы заедете за мной через час».
После того, как шофёр помог Анне выбраться из машины, она какое-то время постояла; мероприятие, ради которого она сюда приехала, было ежегодным, и всё же, несмотря на то, что она принимала участие в нём в течение многих лет, ей никогда не удавалось полностью преодолеть ощущение тревоги, которое она всегда испытывала, когда наступало время для очередного визита. Мысленно собравшись, она стала подниматься по ступеням здания.
Дебора Эпстайн, координатор Движения Жертв Холокоста, ждала её на ступенях. «Анна! Как хорошо вы выглядите! Рабби Хайер сейчас в Конференц-Центре, но его помощник ждёт вас».
Анна прошла следом за женщиной вниз по лестничному пролёту, ведущему к части здания, в которой размещался Центр Визенталя. Он был полон посетителей со всех концов света, которые приехали в Лос-Анджелес на ежегодное собрание Евреев, Уцелевших в Холокосте. И, хотя минуло уже больше сорока лет с того ужасного времени, когда нацисты творили свои зверства, вероятность найти пропавшие семьи и друзей до сих пор привлекала сюда больше десяти тысяч человек, гораздо больше, чем могли бы вместить ограниченные площади Центра Визенталя. В этом году фокусом собрания был огромный Конференц-Центр в центре Лос-Анджелеса, где компьютерные базы данных складывали вместе кусочки информации, выискиваемые по всему миру в попытке дать ответы на вопросы, всё ещё живущие в сердцах тех, кто уцелел.
Медленно продвигаясь к административным офисам в подвале здания, Анна видела обнимающихся стариков и старух, проходила мимо других, облачённых в футболки с надписями вроде «Вы видели моего брата?» с именем и последним известным адресом в Польше. Она знала, что в этом году надежд у них больше. Компьютеры в Конференц-Центре содержали имена трёхсот пятидесяти тысяч выживших в Холокосте с перекрёстными ссылками на отрывочные сведения из еврейских сообществ всего мира. Воспоминания о совместном пребывании в бараках в полудюжине различных концлагерей; месяц задержки в России на рытье траншей; разговор пассажиров, дрожащих студёными ночами в товарных поездах, идущих на Треблинку и Берген-Бельзен ,- всё теперь было записано на магнитную ленту самой совершенной на сегодня электронной памяти. Открыв двери, полжизни остававшиеся закрытыми, компьютеры придали новое значение тем крохам информации, что прежде казались не имеющими никакого отношения к делу.
Перед тем, как войти в офис раввина Хайера, Анна остановилась перед дверями постоянной выставки, устроенной в память о евреях, погибших в Холокосте Второй Мировой войны. Эту выставку она видела много раз и прежде, и всё же вдруг она испытала жгучую потребность увидеть её снова.
«Вы не возражаете?»- спросила она.
«Конечно, нет, - с понимающей улыбкой ответила вторая женщина. – Я подожду вас здесь».
Распахнув двери, Анна вновь испытала то же чувство, что и в первый раз: яростное неприятие, смешанное с ощущением, что это место ей знакомо. Интерьер был освещён слабо, почти театрально, и это создавало впечатление входа в пещеру, но вместо мерцающих сталагмитов и сталактитов здесь были тоскливые, безжизненные напоминания о невообразимых ужасах систематического истребления людей, унёсшего столько жизней.
Если принимать во внимание размах зверств, это была скромная выставка. Здесь были фотографии заключённых Аушвица, которые совершили самоубийство, бросившись на находящиеся под высоким напряжением проволочные ограждения, окружающие концлагерь; снимки гор трупов, найденных, когда британская армия освободила Берген-Бельзен; рисунки, изображающие кошмар каждодневного существования в концлагере, сделанные молодой девушкой, перенёсшей ужасы Дахау; и фотография членов Еврейской Боевой Организации, которая вела героическую битву против нацистов в последние дни варшавского гетто, вынужденная покинуть выгоревшие бомбоубежища.
Анна разглядывала этот последний снимок три или четыре минуты, прежде чем окончательно повернуться и уйти. Остальная часть выставки, включавшая в себя полосатые робы, которые носили заключённые концлагерей, примитивная утварь, использовавшаяся ими в повседневном обиходе, пустые цилиндры от газа «Циклон Б», фотографии массовых казней, пусть и трогательная, всё же казалась вторичной. В её памяти неизгладимо запечатлелись собственные образы. Эти-то особенные воспоминания ей и нужно было проверить.
«Готовы?» - спросила ожидавшая женщина, когда Анна вышла из выставочного зала.
Анна кивнула и пошла вслед за Деборой Эпстайн к офису раввина Хайера. Её ждал высокий и худой молодой человек, помощник старейшины центра. Он обладал лёгким, открытым обаянием, и явно старался получше проявить его, поскольку Анна, как человек, годами вносящий миллионы долларов на нужды Центра Визенталя, заслуживала обхождения VIP.
«Пожалуйста, присядьте, - сказал он, провожая её к дивану и протягивая большой конверт из обёрточной бумаги. – Рабби Хайер просил меня передать вам это».
«Что это?»- спросила Анна.
«Тот материал, что вы пытались найти с первого дня, когда пришли в центр».
Анна испытала быстрый прилив возбуждения, но скрыла его под маской безмятежного спокойствия. «Всё?»
«Не совсем,- ответил молодой человек. – Не хватает ещё кое-каких деталей. Возможно, мы разыщем остальное, когда сведения, полученные от участников нынешней ежегодной встречи выживших после Холокоста пройдут компьютерную обработку».
«Я могу взять это с собой?»- спросила Анна, похлопывая рукой по конверту.
«Разумеется».
«Спасибо. - Анна встала. – Теперь, с вашего позволения, я должна почитать нечто очень важное».
Бригада ремонтников уходила, когда Анна возвратилась в пентхаус. Уже не было и следа от осколков стекла от разбитых кофейных столиков и хрустальной люстры, и единственным видимым свидетельством вандализма было сырое пятно на ковре в библиотеке, где один из рабочих удалил пятна крови убитой собаки, да свежая краска на стене, где была намалёвана свастика.
«Они вернутся, чтобы покрасить ещё раз, как только высохнет этот слой, - сказала Сара, - хотя один Бог знает, почему они не могли взять краску погуще».
Под белым слоем краски всё ещё слабо проступал нацистский символ. «Скажите мистеру Кершоу, что я хочу, чтобы вся стена была переделана», - резко сказала Анна.
«Пока вас не было, здесь был лейтенант Доусон, - сказала Сара. - Он всё здесь осмотрел, но должен был уехать. Сказал, что вернётся попозже».
«Когда он придёт, проводите его в библиотеку, - сказала Анна. - А если будет звонить телефон, переведите звонок на коммутатор. Я не хочу, чтобы меня кто-то беспокоил, за исключением лейтенанта Доусона».
Анна закрыла двери библиотеки и уселась в глубокое кожаное кресло возле окна. Она смотрела на панораму, охватывавшую сто восемьдесят градусов от Тихого Океана, простиравшегося за Малибу, до небоскрёбов, сверкавших стеклянными панелями в центре Лос-Анджелеса, и вмещавшую в себя весь Беверли Хиллз, с множеством плавательных бассейнов, укрытых в роскошной зелени особняков, похожих на крошечные бледно-голубые бериллы. То, что она видела, было столь захватывающим, дрожащий воздух был так размыт, что это было создано как будто палитрой художника, и всё же Анну это не трогало. Перед своим мысленным взором она до сих пор видела печальные реликвии, выставленные в Центре Визенталя.
Включив лампу для чтения, она нажала на кнопку и ждала, пока шторы на шёлковой подкладке автоматически скользили, закрывая массивные венецианские окна, и лишь затем обратила внимание на конверт. В нём были три папки из обёрточной бумаги, в каждой из которых была фотография молодой женщины вместе с копиями подлинных документов, и набор крупнозернистых фотографий, сделанных в варшавском гетто немецким военным корреспондентом, имя которого и название газеты, в которой он работал, всё ещё были различимы на обороте. На фотографиях были бородатые старики, которых пинали ногами немецкие солдаты; группы истощённых детей, сгорбленных, с протянутыми руками, на фоне трущоб; трупы, обожжённые до неузнаваемости; ряды пылающих домов; и, на стенах опустошённой пожаром синагоги, грубо намалёванная свастика.
Анна вглядывалась в фотографии, уделяя особое внимание тем, на которых были изображены три женщины, но оторвала взгляд, услышав, как открывается дверь. В библиотеку вошёл Джо Доусон. На нём были джинсы и рубашка с открытым воротом, и это означало, что он освободился от дежурства в своей должности командира отделения полицейского спецназа в Лос-анджелесском департаменте полиции.
«У вас всё в порядке?»- спросил он.
Анна кивнула. «Сара сказала, что вы здесь уже побывали».
«Я видел погром».
«Тогда вы знаете, что произошло здесь минувшей ночью».
«Я разговаривал с Джанной. Она была на совещании и не могла много говорить, но управляющий и шеф службы безопасности просветили меня. Теперь мне хотелось бы услышать об этом от вас».
Анна какое-то время молчала, потом сказала: «Думаю, настало время рассказать вам всё, - с самого начала».
Доусон прошёл к креслу, уселся в него и стал ждать, когда Анна примется за рассказ. Заговорила она лишь через две или три минуты. Глаза её остекленели, и, казалось, она затерялась в собственных мыслях. Доусон не торопил её, предпочтя предоставить ей возможность самой найти способ вернуться назад на многие годы. Его терпение было вознаграждено, когда Анна, наконец, начала говорить, сначала неуверенно, а затем всё решительнее, снимая с памяти покровы, остававшиеся нетронутыми в течение более сорока лет.