Pokazuha.ru
Автор: woodenfrog
Ссылка: http://pokazuha.ru/view/topic.cfm?key_or=1488655

Золотая миля. Глава тринадцатая
Творчество > Проза (любимое)


Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

13.
Грузовик полз со скоростью улитки, петляя по бесконечным крутым поворотам на долгом спуске от Ирати к подножию гор, за которыми лежал их пункт назначения, древний город Памплона.
Двое из Guardia Civil ехали рядом с водителем в тепле кабины, но для других двоих там не было места, и они съёжились в кузове машины рядом со своими пленницами, пытаясь согреться на разреженном, морозном воздухе, закутавшись в просторные пелерины.
Сон был невозможен: сырой ветер и постоянные виляния грузовика лишили отдыха их всех, за исключением младенца, гревшегося под толстым свитером Джанет. Джанна спала глубоко, просыпаясь только когда была голодна, и вновь засыпала после кормления.
Джанет осуществляла эти кормления, давая Джанне сосать жгут из полотенца, воткнутого в горлышко винной бутылки, наполненной молоком. Эту технику продемонстрировал один из жандармов, когда они остановились у фермы, чтобы набрать воды в радиатор. Фермер, сердитый от того, что его разбудили, но убеждённый автоматами Guardia Civil, подчинился их приказу дать им не только воду, но и молоко, бутылку и полотенце, за которые он не получил денег. После того, как они возобновили свой спуск с гор, дружелюбно настроенный солдат, полный мужчина чуть за тридцать, тихо разговаривал по-испански с Джанет, рассказывая ей о своей семье и недавно родившемся сыне.
Его дружелюбие удивило англичанку, особенно после насилия, которое он и его спутники учинили, арестовывая их, но, когда прошли ночные часы, она начала понимать, что, несмотря на его внушительную форму с театральной пелериной и треуголкой, сделанной из жёсткой чёрной клеёнки, он был простым мужиком, делавшим работу, которая не всегда ему нравилась.
«Война погнала многих беженцев через Пиренеи в Испанию, - сказал он ей, - и жители горных деревень неплохо зарабатывают, обманывая их. Сначала они делают вид, будто помогают тебе, но только до тех пор, пока не вытянут у тебя самое ценное; потом они сообщают нам, где укрываются нелегально перешедшие границу. Нам ничего не остаётся, как делать аресты, а это нам не всегда по душе, особенно когда дело касается такого маленького ребёнка. Вы – его мать?»
Джанет покачала головой. - «Она умерла при родах».
Солдаты перекрестились. - «Нелегко вам придётся в ближайшие дни».
Подтверждения его словам ждать пришлось недолго. Тюрьма в Памплоне, куда они прибыли поздним вечером следующего дня, была переполнена заключёнными – мужчинами, женщинами, детьми, томившимися в камерах, столь плотно заселённых, что едва можно было лечь. Отхожим местом в каждой камере служила дыра в полу, и от неё исходила тошнотворная вонь. Женщинам удалось остаться вместе, но, так как они прибыли слишком поздно и не успели к вечерней раздаче пищи, им пришлось купить хлеб и молоко для Джанны у охранников по запредельным ценам чёрного рынка, воспользовавшись песетами, что выплатил Джанет сеньор Ортега. Во время спуска с гор англичанка узнала у солдата, подружившегося с ней, что это Ортега выдал их, как он делал много раз прежде с другими беженцами, переходившими Пиренеи. Это было всего лишь подтверждением её подозрений.
Как только стало известно, что у неё есть хоть сколько-то песет, тюремные охранники беспрестанно докучали ей, предлагая продать всё, что угодно, от ручек до наручных часов, и требуя с женщин плату за одеяла и соломенные тюфяки. За несколько лишних песет они грубо вытолкали из угла камеры других заключённых, чтобы новичкам хватило места улечься. Эта акция отнюдь не сдружила женщин с их сокамерниками, выразившими недовольство тихим, сердитым ропотом, но, когда свет притушили и многие заключённые нашли спасение во сне, напряжение постепенно рассеялось, и те из узников, что ещё не спали, заговорили о других проблемах.
Главнейшей из них были блохи, которыми кишели соломенные тюфяки, и которые оставляли своих жертв в многочисленных расчёсах. Джанет страдала от них больше других женщин и, наконец, вынуждена была передать младенца Анне, которая принялась нежно баюкать дитя на руках, пока оно не перестало плакать. Когда спустя час Джанна снова проснулась и её потребовалось переодеть, Анна оторвала низ своей рабочей рубашки, сложила из него подгузник и скрепила английской булавкой, которой её снабдила кормилица в первое кормление ребёнка.
«Мне нравится, как вы это делаете», - сказал кто-то по-английски.
Анна обернулась. Худощавый светловолосый молодой человек лет двадцати с небольшим лежал на тюфяке метрах в пяти от неё. Щетина на подбородке придавала некоторую грубость его в целом чувственным чертам, а особенное внимание привлекали его голубые глаза. Впалые щёки подчёркивали его высокие скулы, и у него была быстрая, лёгкая улыбка, и в то же время от него исходила аура силы, заставлявшая думать, что его привлекательная физическая внешность – лишь фасад, за которым скрывается гораздо более твёрдая сущность.
«Нищим не приходится выбирать», - ответила она.
«Если они достаточно умны, у них может быть выбор», - усмехнулся он.
«Ну, у этой-то никакого выбора нет», - сказала Анна, заканчивая перепелёнывать ребёнка.
«Подождите, дайте ей только подрасти».
«После такого начала она точно выживет».
«По вашим словам видно, что это – ваш первый тюремный опыт?»
«Надеюсь, что и последний».
Он засмеялся. - «Да это – дворец по сравнению с Миранда де Эбро ».
Анна вопросительно посмотрела на него.
«Лагерь для интернированных, куда испанские власти отправляют иностранцев», - пояснил он.
«Похоже, вы всё знаете об этом».
«Да уж знаю, я там провёл больше восьми месяцев».
«Почему же вы здесь?» - спросила она.
«Я сбежал. Такое у меня хобби. Фрицы отправляли меня в пять разных offlags , но я отовсюду удирал, - он встал и подал руку. - Дерек Саутворт, офицер-лётчик, Королевские Военно-Воздушные Силы. Меня сбили над Францией летом сорок второго».
«Анна Максвелл».
«Вы англичанка?»
Анна поколебалась. - «Я научилась говорить по-английски в школе», - вывернулась она.
Саутворт указал рукой на Джанет и Женевьеву, урывками спавших на тюфяках. - «Эти двое – ваши подруги?»
Она кивнула. - «Мы вместе перешли через Пиренеи. Guardia Civil арестовала нас в горной деревне».
«Незаконный переход границы?»
«Да».
«Как у большинства из находящихся здесь».
«Что с нами будет?» - спросила она.
«Вас построят перед судьёй, подвергнут чисто формальному слушанию и отправят скопом в Миранда де Эбро», - сказал он.
«Вы говорите такие ужасные вещи».
«Это чёртова дыра. - Он увидел, как она побледнела, и добавил успокаивающе: - Но она станет терпимее, когда вы узнаете тамошние порядки».
Джанна несколько раз коротко всхлипнула, но не открыла глаз.
«Она видит сон», - сказал Саутворт, держа крохотную ручку младенца большим и указательным пальцами.
«Скорее, кошмар», - сказала Анна.
Саутворт встал, глядя на спящего ребёнка; потом он вернулся на свой тюфяк, положил руку под голову и тут же заснул. Внезапность его ухода вызвала у Анны смутное чувство неустроенности, как будто её бросили.
Час спустя её сменила Женевьева; она укутала ребёнка в свой свитер, пока Анна спала. Ни у кого из женщин, кажется, не было материнских инстинктов, и француженка явно нервничала всякий раз, когда ей приходилось заниматься Джанной, и всё же она как могла заботилась о ребёнке, хотя подгузник во время дежурства Женевьевы обычно оставался несменённым.
Вскоре после того, как рассвело, среди заключённых поднялся шум, когда стражники грубо подняли Дерека Саутворта, надели на него наручники и поволокли его по коридору. Увидев, что за ним наблюдает француженка, он сверкнул ей быстрой улыбкой и подмигнул.
Некоторое время спустя те же стражники пришли и за женщинами. Вместе с младенцем их провели к фургону, ожидавшему в тюремном дворе, и препроводили в древнее каменное здание рядом с центром Памплоны.
Суд вёлся тремя судьями в чёрных мантиях. Когда женщины предстали перед столом, за которым сидели судьи, Джанет держала ребёнка на руках, а когда судьи поняли, что она единственная из заключённых говорила по-испански, они обратились прямо к ней.
«Вы обвиняетесь в незаконном прибытии в Испанию, - сказал самый старый из судей. - Ваши оправдания?»
«Я – англичанка, - спокойно ответила Джанет. - Мои подруги – француженка и американка. Нам отказали в возможности связаться с нашими посольствами…»
«Это – дело судебного секретаря, - прервал её судья. - Он соберёт все относящиеся к делу факты и передаст их соответствующим властям. Ну, так каковы ваши оправдания?»
«Это правда, что мы прибыли в вашу страну без документов, но…»
«У меня нет иного выбора, кроме как отдать приказ держать вас в Миранда де Эбро до тех пор, пока не поступят ответы от ваших посольств», - заключил судья.
Он кивнул двум жандармам Guardia Civil, которые проводили женщин в маленький флигель рядом с судом. Там суетливый человек средних лет, назвавший себя судебным секретарём, тщательно записал их данные, неоднократно уверив их, что эти сведения будут переданы в соответствующие посольства. Но, когда очередь дошла до Джанны, он был озадачен. - «Вы утверждаете, что ребёнок родился в Испании?»
«В деревне Ирати», - ответила Джанет.
Секретарь посмотрел на Анну, у которой сейчас был на руках ребёнок.
«А она – его мать?»
Джанет ответила не сразу. Она понимала, что, если скажет, что Джанна – детёныш цыганки, это свидетельство может навредить ей в разрываемой войной Европе. Анна не понимала испанского и не знала, о чём спрашивал секретарь, поэтому Джанет показалось, что не будет большого вреда, если она погрешит против истины.
«Да, - ответила Джанет, - имя ребёнка – Джанна Максвелл. Её мать – американская гражданка. Прошу сообщить об этом в посольство Соединённых Штатов».
Секретарь вновь посмотрел на Анну с ребёнком, потом снова уткнулся в записи и занёс в них то, что сказала ему Джанет, аккуратными росчерками пера.
Из кабинета секретаря женщин провели по улицам Памплоны к железнодорожной станции, где их посадили на пассажирский поезд в вагон, набитый крестьянами с большущими свёртками, корзинами, сундуками и курицами со связанными ногами. Два стражника, сопровождавшие женщин, сняли с них наручники, но сковали цепями их ноги у щиколоток, а потом уселись на жёсткие деревянные сиденья, надвинув на глаза свои треуголки, и поезд дёрнулся и отошёл от станции.


Впервые им довелось увидеть пользовавшийся дурной славой лагерь для интернированных ранним вечером, когда поезд находился между Бургосом и Виторией , и издали опрятные, покрытые извёсткой бараки казались не такими уж и страшными. Даже после того, как поезд остановился, и они поволоклись под бдительными взглядами стражи, ещё ничто не свидетельствовало в подтверждение того зловещего описания, которое они получили и от Саутворта, и от крестьян, ехавших с ними в поезде.
Лагерь был обнесён в несколько рядов заборами из колючей проволоки, вдоль которых на значительном удалении друг от друга стояли солдаты с автоматами, перекинутыми через плечо. Бойцы Guardia Civil прогнали заключённых через главные ворота и не снимали с женщин цепей, пока не довели их до здания администрации.
Комендант, высокий, очень тощий мужчина за сорок с аккуратно причёсанными серебристо-белыми волосами и пронизывающими карими глазами, бегло говорил и по-английски, и по-французски, и этим умением он весьма гордился, демонстрируя его при допросах вновь прибывших заключённых.
Открыв большой конверт, который один из конвоиров доставил из Памплоны, он вынул изготовленный под копирку дубликат записей, сделанных судебным секретарём, и спросил по-английски с лёгким акцентом: «Кто из вас Джанет Тейлор?»
«Я», - ответила англичанка, делая шаг вперёд.
«Вы – гражданка Британии?»
«Верно, - сказала она, - и я настаиваю, чтобы наши посольства…»
«Это – забота судов в Памплоне, - сухо оборвал её он. - Пока же вы будете оставаться здесь, в Миранда де Эрбо. Он вновь обратился к записям. - «Женевьева Флери?»
Француженка подняла руку.
«Parlez-vous anglais? »- спросил он
Она кивнула.
«Тогда я поступлю проще и буду пользоваться этим языком».
«Как вам угодно». - Женевьева пожала плечами. Она говорила по-английски с более сильным акцентом, чем комендант.
«А вы, должно быть, Анна Максвелл, - сказал он, повернувшись к державшей ребёнка Анне. - Вы – мать этого ребёнка?»
«Она», - заверила его Джанет прежде, чем Анна успела ответить. Анна недоумённо посмотрела на неё, но ничего не сказала.
«И вы заявляете, что ребёнок родился в Испании?»
«В деревне Ирати, - ответила Джанет. - Это может подтвердить доктор Домингес…»
«Возможно, - сказал комендант, - но это ещё ничего не значит, если вы не докажете, что отец – испанский гражданин».
«Нет», - ответила англичанка.
«Тогда ребёнок не имеет законного статуса в этой стране. - Когда Джанет промолчала, комендант спросил: Где отец?»
Вопрос был обращён к Анне, и она, быстро посмотрев на Джанет, ответила: «Он убит».
«Где?»
«В Варшавском гетто».
Комендант поднял брови. - «Вы – еврейка?»
«Да».
«Но здесь говорится, что вы – американка».
«Можно быть и той, и другой».
«А отец ребёнка?»
«Он тоже мог быть тем и другим», - ответила она.
«Вот почему так важно известить посольство Соединённых Штатов в Мадриде», - настаивала Джанет.
Комендант ударил кулаком по столу и сердито вызвал двух охранников, которые отвели женщин в маленькое здание с ребристой железной крышей, где другой охранник выдал им посуду и тонкие одеяла перед тем, как разместить их в бараке.
Женщины оказались в огромном бетонном строении, разделённом на множество клетушек, вмещавших до трёх человек. Главой заключённых в бараке, которую называли cabo , была толстуха с кудрявыми белокурыми волосами, вечно спутанными. Она носила просторную одежду, выкроенную из одеяла, и мужские ботинки без шнурков.
«Здесь я командую, - объявила она, сначала на испанском, а потом, когда Джанет начала переводить, - на гортанном английском. - Что я говорю – выполнять. Ясно?»
Женщины кивнули.
«Если у вас есть деньги, я достану вам всё, что вы захотите».
«Мне бы место, где можно прилечь, и молока для ребёнка», - сказала Анна.
Толстуха, которой другие заключённые дали кличку «Графиня де Кабо» из-за жеманного вида, который она на себя напускала, вытянула свою жирную руку, потерев большим и указательным пальцами. Джанет протянула ей несколько песет, что у неё ещё оставались, и Графиня поплыла по крытой галерее через клубящийся дым от печурок в маленькую клетушку, уже занятую тремя другими женщинами. Сдвинув в сторону одеяло, служившее дверью, она отдала приказ на венгерском языке, и обитательницы клетушки растерянно собрали свои жалкие пожитки и покинули крохотную каморку.
Анна, обычно возражавшая против такого несправедливого выселения, была слишком измотана, чтобы заботиться об этической стороне этого деяния, и, передав ребёнка Джанет, она повалилась на один из набитых соломой тюфяков, оставшихся после ухода бывших здесь до них женщин. Продолжая держать Джанну, Джанет опустилась на другой тюфяк, но, когда Женевьева попробовала войти в камеру, Графиня преградила ей путь.
«три человека на камеру», - прорычала она.
«Но здесь же всего двое», - запротестовала француженка.
«Два взрослых и один ребёнок, итого три, - сказала толстуха. - Я размещу тебя в своей комнате».
Женевьева почувствовала, что она интересует Графиню как сексуальный объект, но, недолго поколебавшись, решила, что ей всё равно: у неё уже был секс с женщинами прежде, будет и теперь, если это поможет им выжить. Понятно, у любовницы женщины, обладавшей властью в лагере, были и кое-какие привилегии.
Она пошла вслед за Графиней в дальний конец барака, где ей, как cabo, позволили иметь собственную каморку. В ней было два матраца, и Женевьева догадалась, что она была не первой заключённой, привлёкшей к себе внимание толстухи. Удивило же её изящество, с каким было обставлено это помещение: куски выцветшего шёлка драпировали стены; на маленьком столике стояли три хрустальных винных бокала; а над соломенными тюфяками висели литографии с полотен нескольких великих мастеров. Были и фотографии в застеклённых рамках, коричневые снимки, размытые от времени, все изображавшие одну и ту же женщину, но сделанные в разные периоды её жизни.
Графиня заметила интерес Женевьевы и протянула ей одну из фотографий. На ней была молодая женщина в купальнике, позирующая на ступеньках домика на колёсах на покрытом галькой берегу какого-то морского курорта.
«Это было снято в Севастополе летом двадцать третьего, - сказала толстуха, добавив со вздохом: - Как я любила купаться в Чёрном море».
Женевьева вернула снимок и попыталась скрыть удивление, восхитившись хрустальными бокалами.
«Это всё, что осталось от дома, который был одним из красивейших в России, - тоскливо сказала Графиня. - Он был уничтожен во время революции, как и вся моя семья. - Она посмотрела на литографии. - Оригиналами владел мой отец».
«Они очень красивые», - пробормотала Женевьева.
«Ты тоже, моя милая», - сказала её собеседница.
Француженка приготовилась к тому, что она начнёт сейчас её соблазнять, но вместо этого Графиня дала ей пустую винную бутылку и жестом велела следовать за ней.
Опустились сумерки, и лагерь превратился в созвездие огней: от окон других бараков, от прожекторов, рыскавших вдоль заборов из колючей проволоки, от крошечных язычков пламени сотен свечей, зажжённых заключёнными для того, чтобы найти дорогу в крытых галереях, сколоченных из досок и соединявших разные здания. В вечернем воздухе висел густой запах оливкового масла, а из одного из бараков доносились всхлипывающие звуки прелюдии Баха, исполнявшейся на концертино.
«Держись поближе, - дала указание Графиня,- и предоставь говорить мне».
Они дошли до барака, известного как Ангар, потому что в нём размещались главным образом лётчики, сбитые во время боевых вылетов союзников в Европе и каким-то образом сумевшие добраться до Испании. Главным в бараке был высокий молодой светловолосый англичанин, носивший вылинявшую синюю гимнастёрку RAF со знаками различия лейтенанта авиации на погонах. Женевьева тотчас узнала в нём человека из их камеры в памплонской тюрьме, подмигнувшего ей, когда его уволакивали охранники. Очевидно, Дерек Саутворт тоже сразу узнал её, потому что усмехнулся и сказал: «Таким прекрасным женщинам, как вы, не нужны деньги, чтобы получить здесь всё, чего вы ни пожелаете».
Графиня подождала, пока Саутворт набрал черпаком из оцинкованного бидона молоко и налил его в пустую бутылку, что принесла Женевьева. Потом, несмотря на настойчивые заверения Саутворта, что молоко будет подарком от него Женевьеве, она торопливо заплатила ему и вытолкала свою подопечную.
«Будь осторожна с этим человеком», - предупредила она, когда они возвращались деревянной галереей.
«Но почему? - спросила француженка .- Он такой приятный».
«Поверь уж мне, - фыркнула её спутница. - Держись от него подальше».
В голосе Графини всё ещё звучала злоба, когда она описывала, как устроена лагерная иерархия: группа, известная как Эмигранты , считала себя главной в лагере и контролировала большую часть выгодных работ и поручала их тем, кто был готов заплатить за это. Это были, главным образом, воевавшие в испанскую гражданскую войну и до сих пор обиженные на жестокое обращение с ними Фалангистов .
«Они терпеть не могут чужаков», - предупредила Графиня.
Она продолжила рассказывать, как человек, известный как Патрон, возглавил Эмигрантов с помощью заключённого, к которому из-за его безграничной жестокости остальные относились как к la comadreja .
«Уж они-то не бедствуют, - сказала толстуха. - Этот лагерь для них что дом родной, и они заправляют им как им вздумается. Но Дерек Саутворт отказывается признавать их власть и организовал собственный чёрный рынок. Ходят слухи, что он несколько недель назад сбежал из лагеря для того, чтобы не стать жертвой la comadreja. Теперь, когда он вернулся, все знают, что рано или поздно между ними будет разборка».
Графиня не стала объяснять, почему она пошла за молоком в Ангар, а не стала покупать его у одного из торговцев, приносивших свои товары к заборам из колючей проволоки, а Женевьева не стала спрашивать. Она вместо этого принесла молоко в каморку, где Анна и Джанет пытались успокоить Джанну, заходившуюся в голодном плаче, и смотрела, как англичанка переливает молоко в бутылку с резиновой соской, которую подарила им крестьянка в поезде из Памплоны. Через несколько минут после кормления сытая Джанна уснула.
«Бог знает, где раздобыть ей ещё еды, - сказала Анна. - Мы истратили все наши песеты».
«Мы всегда можем продать это», - сказала Джанет, доставая единственный рубин, который она скрыла от сеньора Ортеги.
«А мы можем рисковать, привлекая к себе такое внимание?»
«Не беспокойтесь, - уверила их Женевьева.- Я устрою так, что нам не придётся голодать». Бросив долгий взгляд на спящего ребёнка, француженка повернулась и быстро пошла назад в каморку, где её ждала Графиня. Она разделась и лежала под одеялом на своём набитом соломой тюфяке. Протягивая Женевьеве стаканчик коньяка, она сказала: «За безбедное будущее для нас с тобой».
«Я буду счастлива просто выжить», - ответила Женевьева, чокнувшись и выпивая маленькими глотками коньяк.
Графиня следила за тем, как раздевается француженка, скрупулёзно принимая во внимание её твёрдые груди, изящную талию, стройные ноги, упругие ягодицы и копну густых тёмных волос на лобке. Женевьева чувствовала, что её изучают, и, раздевшись догола, она повернулась к Графине, ожидая, что та начнёт приставать к ней. Но Графиня просто сказала: «Ты сделаешь нас обеих богатыми», - и, осушив свой стаканчик, задула свечу.