Pokazuha.ru
Автор: woodenfrog
Ссылка: http://pokazuha.ru/view/topic.cfm?key_or=1488818

Золотая миля. Глава девятнадцатая
Творчество > Проза (любимое)


Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

19.
Париж. Среда, 3 декабря 1947 года.
«Merde!»
Женевьева Флери ругалась вполголоса, в это время над ней трудился тучный француз-бакалейщик с лоснившимся от пота лицом с большой челюстью, пока, наконец, он не изверг семя и не рухнул на неё, словно мешок с картошкой.
«Mon Dieu, - пробормотал он, всё ещё тяжело дыша. - Когда я с тобой, я становлюсь животным».
«Мне ли не знать, мосье», - ответила она, выворачиваясь из-под него.
«Тебе хорошо?» - спросил он.
«Лучше не бывает».
Он смотрел, как она идёт к умывальнику, как начинает вытирать губкой между ног. - «Может быть, это ты должна платить мне».
Она посмотрела на его отражение в зеркале над тазом и подумала: «Ну, и дурак же ты! Да если бы ты не снабжал меня даром бакалеей, я и минуты не потратила бы на тебя».
«Сколько времени?» - спросил с кровати мужчина.
«Время вам уходить, мосье», - ответила она.
«Так теперь ты хочешь избавиться от меня, а?»
«Конечно же, нет. - Она улыбнулась ему через плечо. - Но ваша жена может подумать…»
«Эта баба в гроб меня загонит! - Он встал, натянул брюки и положил немного денег на прикроватный столик. - Это для тебя, сhérie. Я отдал Графине бакалею, как обычно, когда пришёл».
«Merci, monsier », - ответила она.
Он похлопал её по заднице и выплыл из спальни, оставив после себя запах чеснока и несвежего пота.
«Cochon! » - на этот раз француженка произнесла эпитет во весь голос. Бакалейщик был одним из её постоянных клиентов почти два года, едва ли не с того дня, когда она приехала в мае 1945 года с Графиней в Париж, после освобождения из лагеря для интернированных, но она до сих пор не испытывала к нему никаких чувств, кроме брезгливости.
И теперь, два года спустя, обе женщины всё ещё жили в убогой квартирке на Монмартре, в которую они вселились, прибыв во французскую столицу. Это было всё, что они могли снять на те скромные деньги, что Графине удалось накопить из заработков своей протеже в Миранде де Эбро, поскольку значительная их доля доставалась Дереку Саутворту за защиту. И, хотя первые послевоенные месяцы оказались совсем неплохими для Женевьевы и Графини – американские GI охотно тратили деньги, развлекаясь напоследок в Париже перед возвращением в Соединённые Штаты – но, когда дни бума прошли, для них настали тяжёлые времена.
В этот нелёгкий период Женевьева отдала Графине рубин, оставленный ей Анной. Графиня продала его за наличные, использовав часть денег на покрытие расходов, но основную их часть вложила в акции сталелитейных и угледобывающих компаний, которые, по её убеждению, должны были сильно вырасти в цене. Насколько знала Женевьева, вложение это так и не окупилось.
Она закончила одеваться и вошла в кухню, где Графиня готовила ланч. - «Мне надо поговорить с вами, мадам».
«Сначала давай поедим», - ответила та, поливая густым сливочным соусом свежие побеги спаржи.
«Бакалейщик – свинья, и я больше не могу терпеть…»
«А тебе и не надо, chérie, - оборвала её покровительница. - Когда он уходил, я сказала ему, чтобы он больше не появлялся. Теперь-то мы можем поесть?»
Женевьева уселась за кухонный стол и смотрела, как Графиня укладывает спаржу рядом с сырным омлетом, издающим дразнящий аромат.
«Я не понимаю», - сказала она.
«Всё просто, - ответила Графиня, наливая в два бокала белое вино. - Мы пожили так достаточно. Теперь пора всё изменить».
«Если бы у нас были деньги…»
«Они у нас есть наконец-то. Помнишь акции, что я купила?»
Женевьева кивнула.
«Ты думала, что я рехнулась, что с Германией как с нацией покончено, - сказала Графиня. - Но я знала, что без угля Рура и без немецкой промышленности, зависящей от рурского угля, остальной Европе просто не подняться. Этого как раз и хотелось Сталину, а я сыграла на нежелании президента Трумэна позволить коммунистам овладеть ослабевшей Европой. У него не было иного выбора, как позволить Германии резко увеличить разрешённый ей уровень промышленности, а это означало, что производство стали возрастёт. Так сейчас и случилось, и мы увеличили вчетверо наши вложения».
В который уже раз с тех пор, как Женевьева познакомилась с Графиней, она подивилась остроте её ума. Теперь ей стало понятно, почему она так внимательно изучала финансовый раздел газеты.
«И сколько у нас?» - возбуждённо спросила она.
«Достаточно, чтобы снять дом на острове Сите », - ответила Графиня.
Женевьеве стало теперь ясно и то, почему Графиня так часто посещала крохотный островок на Сене, один из самых дорогих участков недвижимости во французской столице. Там жило множество аристократов и миллионеров.
«Это значит, что мне не нужно больше работать?» - спросила она.
«Напротив, chérie, ты будешь продавать свои услуги самым богатым людям Парижа».
«Почему вы думаете, что им захочется бабу вроде меня?»
«Потому что я намерена превратить тебя в утончённую спутницу, за знакомство с которой они готовы будут щедро заплатить».
«Даже если это и получится, то на это уйдёт уйма времени, - сказала Женевьева, - а коли вы уже доказали, что можете делать такие большие деньги на бирже, зачем вам возиться со мной?»
«Ты – куда более надёжное вложение».
«Когда мы можем посмотреть дом?»
«После ланча, если ты перестанешь болтать и дашь нам съесть его».
Когда с едой было покончено, они нарядились в лучшее, что у них было, и поехали в такси на Площадь Дофина на острове Сите, где их ожидал брокер по продаже недвижимости, чтобы провести их по дому аргентинского бизнесмена, выходившему окнами на Кэ дель Орлож и правый берег Сены. Брокер был седовласый статный мужчина с высокомерным поведением, который, несмотря на заношенные штанины брюк, вовсе не старался скрыть своё презрение к двум женщинам, которые, как он, очевидно, полагал, напрасно тратили его время, и прожужжал им все уши о том, что домами на каждом берегу владеют аристократические фамилии, титулы коих относятся к старейшим в Европе.
«Хорошо будет снова иметь их соседями», - заметила небрежно Графиня, добавив, что до войны она и одна из этих фамилий владели соседними имениями в Cap Ferrat .
В отношении к ним брокера произошла моментальная перемена, и он делал всё возможное, чтобы произвести на них благоприятное впечатление, показывая им небольшой, но изящный дом.
«Я арендую его на пять лет, - объявила Графиня, когда они закончили осмотр помещений, - при условии, что контракт будет содержать право, оговариваемое особо, что все арендные выплаты пойдут в зачёт стоимости покупки, если я решу купить это владение».
«Уверен, это можно устроить, Графиня, - ответил брокер. - Документы будут представлены вам на подпись завтра утром. Куда их доставить?»
«Это место вполне подойдёт».
Брокер оглядел мебель, одетую в белые чехлы. - «Дом требует значительной подготовки…»
«Я занимаю его немедленно, - заявила Графиня. - Если вы будете достаточно любезны и дадите мне ключи, мы сможем оформить наше соглашение, когда вы принесёте требующиеся документы».
Он сделал, как просила толстуха, и она отпустила его величавым мановением руки.
Когда они остались одни, Женевьева разразилась хохотом: «Вы могли бы стать великой актрисой, мадам!»
«Почему ты так уверена, что я говорила ему неправду?»
«Потому что слишком хорошо знаю вас».
«Ты почти ничего не знаешь о моей жизни до нашей встречи».
В голосе Графини была серьёзность, от которой молодой женщине стало не по себе. Сказанное ею было правдой: Женевьева знала о прошлом своей покровительницы лишь по фотографиям, что она хранила возле кровати, да по отрывочным сведениям, которые она позволяла себе обронить, когда это было ей на руку.
«У вас было имение в Cap Ferrat?» - спросила она.
«Ты думаешь, брокер поверил тому, что я сказала?»
Женевьева кивнула.
«Тогда почему бы и тебе не поверить?»
Женевьеве подумалось, что Графиня, судя по всему, хорошо образована, бегло изъясняется на многих языках и много путешествовала.
«Вполне возможно…»
«Я в жизни не бывала в Cap Ferrat», - оборвала её собеседница.
«Вы невозможны, мадам!» - воскликнула Женевьева.
«А ты должна научиться, что люди познают ценность в сравнении. Когда я связала себя в представлении брокера с людьми, которых он знает как аристократов, он тут же отнёс меня к столь же важным персонам. В тот слой общества, частью которого я намерена тебя сделать, не вступают; человек просто растворяется в нём посредством ассоциаций».
«Не уверена, что понимаю, что вы имеете в виду».
«Поймёшь, chérie», - заверила её Графиня.
Они вернулись в свою жалкую квартирку на Монмартре лишь затем, чтобы собрать свои немногие пожитки. Из одежды, которую они носили последние два года, они не взяли ничего, потому что Графиня сказала своей протеже, что в новой жизни она им точно не понадобится.
Дом на острове Сите был хорошо обставлен, и женщинам не пришлось ничего покупать. Но Графиня всё же решила отправиться за покупками, и Женевьева догадалась, что прибыль, полученная ими от продажи акций, оказалась больше, чем она думала; француженка не отдавалась теперь местным торговцам за продукты, теперь вокруг неё увивались модельеры самых престижных парижских салонов haute couture .
Её любимцем был Кристиан Диор , возможно, потому, что она столько читала о нём в глянцевых модных журналах дождливыми днями, коротая время между клиентами, а возможно, потому, что чувствовала, что его Новый Взгляд , с более низкой линией подола, делал её выше и в то же время подчёркивал изящество её икр. Графиня разделяла её энтузиазм и заказала для неё целый гардероб от Диора, включая туфли и подобающие аксессуары.
Затем покровительница привела Женевьеву к Жаку Таррье, лучшему парикмахеру в Париже, и тот собственноручно уложил ей волосы, обрезав их гораздо короче, чем они были, так, что они теперь служили прекрасным обрамлением для лица и привлекали внимание к её огромным карим глазам.
За каждой стадией преображения Женевьевы пристально следила Графиня, во всех подробностях обсуждавшая с каждым из специалистов, что он собирается делать, прежде чем позволить им внести предлагавшиеся ими изменения. Ни малейшая деталь не ускользала от её внимания, и оставалось только поражаться, сколько специалистов вынуждено было согласиться с её предложениями.
Единственный раз она встретила сопротивление, в Салоне Красоты Элены Рубинштейн на Фобур Сен-Оноре , где мадам Гиза отказалась впустить Графиню в комнату с розовыми стенами, где осуществлялся особый уход за кожей. Женевьева появилась час спустя, с сияющей кожей, выщипанными и получившими новые очертания бровями. Её косметика стала теперь гораздо светлее, меньше было теней для век и румян. Эта внешность позволяла ей выглядеть одновременно и мудрее, и моложе, чем на её двадцать девять лет.
Графиня осыпала мадам Гиза комплиментами, но, когда их нельзя было услышать, заметила: «Эта идиотка сделала бы куда лучше, если бы позволила мне поприсутствовать». Они спускались в это время по лестнице со второго этажа. Не успела Женевьева ответить, как её покровительница остановилась и поздоровалась с плотной женщиной с бесстрастным лицом, на короткой шее которой висели нитки жемчуга, скреплённые огромной брошью. Она была одета во всё чёрное, и её блестящий, прилегающий tailleur венчала соответствующая шляпа, украшенная звездой со вставленными рубинами и изумрудами. Женщины обнялись, и Графиня представила свою подругу как принцессу Гурьелли.
«У вашей девочки хорошая кожа, - заметила принцесса. - Вы должны привести её на один из моих soirées на Кэ де Бетюн . Адрес вы знаете». - Она похлопала Женевьеву по щеке и продолжила своё тяжкое взбирание наверх.
«Мадам Рубинштейн может оказаться очень полезной для установления связей в свете», - сказала Графиня, когда они вышли на улицу.
«Мадам Рубинштейн?»
«Принцесса Гурьелли и мадам Рубинштейн – одно и то же, - объяснила Графиня. - Главное, она думает, что ты принадлежишь к числу её подруг».
Образование Женевьевы, как называла преображение своей протеже Графиня, продолжалось до первых недель 1948 года, и включало в себя частые посещения Maxim’s , отеля «Георг V» , оперы, фешенебельных магазинов на Rue de Rivoli , и череду коктейлей у мадам Рубинштейн. В каждом из этих случаев Графиня оставалась возле Женевьевы, чтобы убедиться, что та ничего не упустит: «Смотри, как эта женщина держит свои руки… смотри, как стоит вон та… вслушайся в болтовню этой кокетки… вот так ты должна зажигать мужчине сигарету».
Графиня заставляла Женевьеву бодрствовать до глубокой ночи, занимаясь с ней изучением меню и винных карт и объясняя, как готовятся различные блюда, какие блюда надо заказывать в разные времена года, чем один паштет отличается от другого, когда следует подвергнуть сомнению свежесть овощей, и как правильно есть штуки вроде устриц.
Насколько далеко продвинулась Графиня в образовании Женевьевы, стало ясно, когда в последующие недели в доме на острове Сите появилось странное сборище мужчин и женщин, главным образом, людей, чьи жизни были разбиты войной или её последствиями. Здесь была женщина-британка, муж которой, итальянец, был убит во время высадки союзников на Сицилии, француз, занимавший высокий пост в правительстве Виши , и немец, в прошлом – профессор изящных искусств в Гейдельбергском университете, отчаявшийся настолько, что готов был взяться за любую работу. Каждый из них был весьма сведущ в своей области, и они обучали Женевьеву всему, от этикета до восприятия искусства.
Среди нанятых в помощь преображению француженки был американец по имени Хэнк Оуэнс, бывший военный санитар, который, отслужив в Пятой армии США, после войны остался в Париже, потому что хотел стать романистом. Для него французская столица была городом, вдохновившим таких писателей, как Хемингуэй и Генри Миллер, и он совершенно серьёзно верил, что город вдохновит и его, но в ожидании времени, когда это произойдёт, ему была нужна работа, и он откликнулся на объявление Графини в «Paris Soir» в надежде найти её.
Из её разговора с ним выяснилось, что он родом из семьи, принадлежавшей к высшему обществу Бостона, в течение года посещал Принстонский университет , пока его не призвали в армию, и был хорошо начитан, особенно хорошо он разбирался в американской литературе. На Графиню это произвело впечатление, и она наняла его учить Женевьеву, чтобы она достаточно хорошо знала Драйзера, Уитмена и Твена и могла поддержать умную литературную беседу. В конце концов, заявила она, судя по тому, как шли дела в послевоенной Европе, если уж и производить на кого-то впечатление, так это на американцев.
Хэнк Оуэнс был долговязым парнем с волосами цвета кукурузы, завивавшимися над воротником кожаной лётной куртки, которую он постоянно носил. Хотя он был младше Женевьевы всего на три года, выглядел он гораздо моложе своих лет, а его широко расставленные синие глаза излучали плутовство; так лукаво смотрит мальчик, вдруг забывший свой текст в школьной пьесе. Говорил он мягко, с неуверенностью, из-за которой казался стеснительным, но, познакомившись со своей ученицей поближе и почувствовав себя свободнее в общении с ней, он с готовностью и подолгу рассказывал и об американской литературе, и о себе самом.
Больше всего его занимали писатели, осевшие в Париже между мировыми войнами, и он постоянно выискивал места, где они собирались, вроде Harry’s New York Bar на Рю Дано . Он показывал ей пилораму на Рю Нотр Дам де Шам , над которой жил Хемингуэй, когда он впервые приехал в Париж. Хэнк подчёркивал отрывки в «The Sun Also Rises» , в которых автор описывал определённые места Парижа, с восхищением читая их вслух Женевьеве, когда они находились в том самом месте, которое обессмертила эта книга. Он любил цитировать и Фрея Луи де Леона, почитавшегося им за мудреца, изречения которого, однако, Женевьева частенько не понимала. Ей казалось, что Хэнк Оуэнс больше интересовался сбором сведений о писателях, чем хотел стать одним из них, но ей нравилась его компания, и она немало узнала об американской литературе.
Кроме того, она чувствовала, что интерес к ней Хэнка выходил за пределы скромного жалования, получаемого им от Графини за обучение, и ей льстили мальчишеские, но явно искренние знаки внимания, которые он ей оказывал с почтением, хотя и очень милым, но поначалу казавшимся ей странным. Ей потребовалось время, чтобы понять, что Хэнк был одурачен аурой респектабельности, столь удачно сплетённой Графиней вокруг них обеих. Он, по-видимому, считал, что титул Графини настоящий и верил её притязаниям на то, что титул этот – один из древнейших в Европе.
Его доверчивость удивляла Женевьеву, пока она не попробовала взглянуть на себя глазами Хэнка; она всегда носила платья с ярлыками модельеров, туфли её были изготовлены Роже Вивье , шляпы – мистером Джоном , и каждую неделю её кожа получала уход в салоне красоты Элены Рубинштейн. Она с лёгкостью могла сделать заказ из любого меню, со знанием дела рассуждать о винах и как бы невзначай ссылалась в своих разговорах на президента Венсана Ориоля и министра иностранных дел Жоржа Бидо , щёголя, шившего свои костюмы в Лондоне, - она встречалась с обоими на различных коктейлях и вечеринках.
Понимание того, что Хэнк, явно втрескавшийся в неё по уши, слишком робел перед её благородным происхождением, чтобы дать ей знать о своих чувствах, доставляло Женевьеве истинное наслаждение, и она делала всё возможное, чтобы поддержать иллюзию, будто она принадлежит к французской аристократии. О столь возвышенном отношении к себе она мечтала с тех пор, как помнила себя, и втайне восхищалась естественной лёгкостью, с которой она несла свою выдуманную личину.
Пока Женевьева проводила тихие дни за учёбой с Хэнком, Графиня была занята устройством тайных приготовлений к свиданиям её протеже с мужчинами, чьё внимание к Женевьеве она замечала на различных светских мероприятиях. Всё это были личности, которых Графиня проверяла с великой тщательностью, убедившись, что их достоинства включали в себя, помимо денег, и нужное положение в обществе, и достаточную осторожность. В последней она уверялась, вызнав, что отобранные ею мужчины потеряют из-за досужих сплетен больше, чем они могут себе позволить. Для одних это был высокий пост в правительстве; для других – семьи, которые они желали бы уберечь от скандала, и эти гарантии Графиня включала в назначенные ею сногсшибательные цены.
Почти каждый вечер Женевьеву забирал у дома шофёр и отвозил её к клиентам в роскошные апартаменты, которые они держали специально для таких случаев в разных районах Парижа. Каждый раз, поскольку они не желали рисковать, появляясь с ней на людях и уж тем более ужинать с ней, им доставляли поздние ужины из разных известных ресторанов, - заведений, владельцы которых гордились тем, что умеют хранить в тайне подробности частной жизни своих богатых клиентов.
В большинстве таких встреч не было ничего непристойного; для клиентов Женевьевы она была просто очень красивой молодой женщиной их круга, привлекательной для них, но с которой нельзя показываться в обществе, поскольку некоторые особые обстоятельства делали подобные отношения невозможными. Именно такое впечатление ухитрилась создать Графиня, устраивая встречи, и большинство участвовавших в них мужчин было достаточно тщеславным и тешилось этой иллюзией. Они также нередко предпочитали делать вид, будто деньги, которые они отдавали Графине – это просто ссуда, которая была нужна ей, чтобы преодолеть трудный период, явившийся следствием неудач, постигших семейное состояние во время войны. То, что эти ссуды были беспроцентными и время их погашения не оговаривалось, было такой мелочью, что они не обращали на неё внимания.
Но не все клиенты Женевьевы были столь благородны; немногие, считанные единицы, в которых ошиблась Графиня, считали её высококлассной проституткой, за услуги которой они заплатили сполна, и от которой они ожидали получения соответственного вознаграждения, даже если их сексуальные домогательства выходили за все мыслимые пределы. Второй раз встретиться с француженкой им, однако, не удавалось, и их имена навсегда удалялись из списка клиентов, который её наставница вела с дотошностью бухгалтера.
Худший из подобных инцидентов произошёл в конце лета 1948 года, когда Графиня устроила свидание с сыном британского лорда, являвшимся прямым родственником королевской семьи. Виконту было чуть за тридцать, он был темноволос и весьма красив сдержанной, довольно суровой красотой. Его тонкие черты и очень бледная кожа придавали ему несколько угрюмый вид, а глаза оставались холодными, даже когда он улыбался, но, когда он забирал Женевьеву от дома на острове Сите, он был крайне любезен и усадил её в ведомый шофёром «Роллс-ройс» с маленьким семейным гербом на дверце.
В отличие от столь многих других богатых людей, с которыми встречалась Женевьева, виконт пожелал, чтобы его видели с ней в Париже, и дал указание шофёру отвезти их в «La Méditerranée» , где Жан, говорливый владелец знаменитого ресторана, приветствовал своих гостей криками «Виконт!» так, что головы присутствовавших повернулись, чтобы посмотреть, кто же привлёк такое внимание.
Женевьева знала, что ей следует чувствовать себя польщённой, но она ощущала, что виконт выставляет её в каком-то извращённом виде, - не потому, что она - красавица, находиться рядом с которой для него было предметом гордости, но так, будто она была подопытным животным, и он просто наблюдал за её реакцией. Поэтому она сделала вид, что ничего не заметила, и приняла эти восторги, как подобало.
Они уселись в маленькой нише в главном обеденном зале, обычно зарезервированной для знаменитостей. Не успели они ещё сделать заказ, как проследовала процессия с приветствиями виконту, состоявшая главным образом из считавших себя его друзьями и случайных знакомых, тем не менее, ему каким-то образом удалось вспомнить всех их по именам. Когда они, наконец, остались одни, он заказал холодную форель, суп из омара и рыбу, тушёную в белом вине, объяснив, что этот ресторан славится своей рыбой.
«Знаю, - ответила Женевьева. - Я бывала здесь много раз».
После сыра и десерта он объявил: «Мне нужен свежий воздух. Давай прокатимся».
Он велел шофёру медленно ехать по Bois de Boulogne , тёмной, лесистой местности, облюбованной проститутками обоих полов, и намеренно оставил окно машины открытым. Едва различимые лица появлялись, как маски в Хэллоуин, окликая хриплыми голосами: «Tu montes, chéri?» Каждый раз вместо ответа виконт смотрел на Женевьеву, будто предполагая, что она, как профессионалка, лучше сумеет ответить. И опять у неё появилось гнетущее чувство, что он намеренно старается унизить её, но, когда она продолжала хранить молчание, он сделался чрезмерно учтивым, спросив её, не замёрзла ли она, и укрыв ей колени кашемировым одеялом.
К полуночи они миновали «Les Halles» , где тротуары были запружены ящиками с овощами, мясными тушами и ёмкостями с цветами и, наконец, подъехали и остановились перед заведением, носившим название «Hôtel du Tabon» . На звон дверного колокольчика вышел мужчина в полосатой пижаме и впустил их. Его тёмные глаза мерцали из-под берета, пока он вёл их в комнату, наполненную чересчур плотно установленной мебелью, и спросил: «Вы здесь как зрители или как участники?»
«Как болтуны», - ответил виконт.
«Ага, un cerebral» , - пробормотал тот.
«Мы просто хотим расслабиться», - сказал виконт.
«Лучший способ расслабиться – это смотреть».
«Тогда мы этим и займёмся».
Мужчина кивнул и, попросив, чтобы они подождали, пока он «всё устроит», покинул комнату. Несколько мгновений спустя он появился вновь и провёл их в маленькую каморку, примыкавшую к большой комнате, в которую они могли смотреть через двустороннее зеркало. Крошечный пятачок, где они сидели на жёстких деревянных стульях, был погружён в темноту, но комната, в которую они смотрели, была освещена достаточно хорошо, чтобы они могли совершенно отчётливо видеть происходившее там. Тучный мужчина за шестьдесят стоял на коленях возле узкой койки, на которой лежала (censored). Он раздвинул ей ноги и похотливо лизал её вагину.
Это зрелище пробудило в Женевьеве воспоминания о времени, когда она сама была (censored), и её совращали клиенты её матери, когда она разносила по домам выстиранное бельё. Сцена не возбудила её, но повергла в ужасную тоску, и ей вовсе не стало легче, когда виконт провёл её через череду каморок, где они становились свидетелями чего угодно, от молодой женщины, сосавшей член (censored), до мужчин, содомировавших молоденьких мальчиков, до мужчины, в котором она узнала видного деятеля французского кабинета и которого хлестали кнутами две худые, измождённые женщины в кожаных костюмах.
Гомосексуализм и телесные истязания явно возбудили виконта больше, чем всё увиденное им прежде, и он был заметно разгорячён, когда расплачивался с мужчиной в пижаме. Но, дойдя до «Роллс-ройса», он настолько овладел собой, что пошутил, что теперь-то он понимает, почему французское правительство так легко было поставлено на колени немцами в 1940 году. - «Они возвели подчинение до уровня искусства!»
Женевьева не откликнулась на его попытку сострить, и он спросил: «Что-нибудь не так?»
«Просто голова болит», - ответила она.
«Что тебе нужно, так это ночной колпак», - сказал он.
Виконт владел домом рядом с Jardins du Luxembourg , и, когда они доехали, он отпустил шофёра. Взяв Женевьеву под руку, он ввёл её в изящно обставленную гостиную, с роскошной мебелью эпохи Людовика XV, дорогими китайскими циновками и коллекцией полотен, в которой были представлены художники от Брака до Дали .
«Они тебе нравятся?»- спросил он, увидев, что внимание Женевьевы привлекли картины.
«Красивые», - ответила она.
«Наверху ещё более интересная коллекция, можешь посмотреть, если хочешь».
Она знала, что он хотел показать ей вовсе не живопись, но ей было всё равно; сейчас ей хотелось закончить этот вечер как можно быстрее. Она прошла следом за ним по изящной витой лестнице в комнату на верхнем этаже, бывшую когда-то чердаком, а теперь превращённую в хорошо оборудованный спортивный зал.
«Я понял важность хорошей спортивной формы, когда был в Итоне ,- сказал виконт, убавляя свет. - Это требует, разумеется, строгой дисциплины и значительных страданий».
Он разделся и улёгся лицом вниз поперёк гимнастического коня.
«Всё нужное найдёшь в шкафу», - добавил он охрипшим вдруг голосом.
Женевьева открыла дверцу большого шкафа. В нём было множество разнообразных предметов одежды, от резиновых костюмов до кожаных фартуков, а на вешалке с обратной стороны дверцы висел набор хлыстов.
«Я знаю, я заслуживаю порки за то, что так обошёлся с тобой сегодня вечером», - пробормотал виконт.
Женевьева много раз порола мужчин кнутом и всегда считала это лишь частью спектакля, но сейчас, по не вполне понятной ей причине, сама мысль о телесном наказании виконта вызывала у неё тошноту.
«Чего ты ждёшь?» - требовательно спросил он.
Она взяла кнут и легонько шлёпнула его по голым ягодицам.
«Сильнее!»
Она поколебалась, затем ударила его снова. Оба удара были сделаны вполсилы и не принесли виконту того ощущения боли, которого он жаждал.
«Да что с тобой, чёрт возьми?» - рявкнул он.
«Я себя нехорошо чувствую…»
«Нехорошо чувствую! - Он встал с искажённым от злобы лицом. - Шлюхи не болеют, когда я заплатил за них хорошие деньги».
Он схватил хлыст и начал стегать её. Часть ударов смягчал низ её платья, и тогда он задрал его выше бёдер и начал хлестать по её ногам, по бёдрам, по животу, по ягодицам. Она пыталась защищаться, но через несколько минут нижняя часть её тела вся была иссечена рубцами.
Побои вдруг прекратились, и, открыв глаза, Женевьева увидела, что виконт выгнулся на гимнастическом коне. Тело его было покрыто потом, и он смотрел остекленевшими глазами на свой член: он стал маленьким, и тонкая ниточка спермы свисала с его конца.
«Сука! - процедил он. - Убирайся!»
Женевьева потащилась вниз, в коридор, распахнула парадную дверь и заковыляла на улицу. Она прошла уже полквартала, когда сообразила, что оставила сумочку в гостиной виконта, и, следовательно, у неё не было ни денег на такси, ни ключей, чтобы войти, даже если она заставит себя преодолеть весь путь до дома пешком.