Хотя эта история, по известным идеологическим соображениям, не вошла в хрестоматию боевой летописи отечественного флота, видимо, настало время, чтобы о ней вспомнить, хотя в некоторых изданиях эта история получила название «Фиумский инцидент».
Прошло пять лет после кровавой и трагической Цусимы, когда флот России еще только-только стал возрождаться и выходить из «постцусимского синдрома», а Россия, соответственно, из потрясений революции 1905-го и последующих восстаний на флоте в Севастополе, Владивостоке, Сеаборге… Но флот жил, флот снова вышел в море, выполняя не только, как говорят сегодня, учебно-боевые задачи, но и демонстрируя гордый Андреевский флаг вкупе с дипломатическими функциями.
Летом 1910 года эскадра Балтийского флота в составе броненосца «Цесаревич» и крейсеров «Адмирал Макаров», «Рюрик» и «Богатырь» под командованием контр-адмирала Николая Степановича Маньковского совершала поход в Средиземное море. На борту «Цесаревича» находился великий князь Николай Николаевич со свитой, на мачте броненосца развевался великокняжеский флаг. 19 августа эскадра зашла в черногорский Антивари (ныне город Бар Черногории) для участия в праздновании 50-летия царствования черногорского короля Николая I. Торжества проходили в столице страны Цетинье, куда и отправились русские тезки короля, Николай Николаевич и Николай Степанович. Королю был вручен российский фельдмаршальский жезл – таким образом, черногорец стал последним русским фельдмаршалом. После окончания торжеств эскадра отправилась назад в Россию. Великий князь Николай Николаевич по причине неотложных дел не был готов идти в обратный путь вокруг Европы на «Цесаревиче» и решил убыть домой на поезде. Чтобы высадить князя, корабли должны были зайти в принадлежавший Австро-Венгрии порт Фиуме (ныне Риека в Хорватии). Фиуме был одной из главных баз ВМС Австро-Венгрии с мощной крепостью. Русские корабли пришли туда 1 сентября. Обязательным ритуалом при заходе боевых кораблей в иностранный порт или при встрече двух эскадр, принадлежащих флотам разных стран, был обмен так называемым салютом наций, состоящим из 21 залпа (для его осуществления на кораблях имелись специальные салютные пушки). Русский отряд был в Фиуме гостем, поэтому первым дал салют он. Крепость не ответила.

Это было тяжелым оскорблением российского Андреевского флага и вообще России. Тем более на борту «Цесаревича» находился великий князь. К нему и отправился за консультациями адмирал Маньковский. Однако Николай Николаевич повел себя в этой ситуации, в высшей степени, мягко выражаясь, своеобразно. Оскорбление, нанесенное России, его не задело. Великий князь сказал Маньковскому, что после ухода из Антивари «Цесаревич» идет уже не под его флагом, а под флагом адмирала, следовательно, тому и разбираться в том, что произошло, и решать, как действовать. А сам Николай Николаевич сейчас уже частное лицо, которому пора на поезд. И отбыл на берег. Почти сразу после того, как великий князь покинул борт «Цесаревича», отправившись «вершить свои великие дела», к Фиуме подошла австро-венгерская эскадра, состоящая из 20 броненосцев и крейсеров, под флагом морского министра и командующего военно-морскими силами страны вице-адмирала Монтеккуколи. Снова был необходим обмен салютом наций. Русские были гостями, кроме того, Монтеккуколи был старше Маньковского по званию. Поэтому вновь первыми салют дали русские. Эскадра, как и до этого крепость, не ответила. Это было уже открытым вызовом. Адмирал Маньковский отправился на австрийский флагман за объяснениями.
На трапе австрийского броненосца русского адмирала встретил капитан 1-го ранга флаг-капитан адмирала Монтеккуколи. Он, как бы стесняясь, сообщил, что у австрийского командующего сейчас гости, поэтому принять Маньковского он не сможет.
Это было третье подряд оскорбление, нанесенное теперь уже лично русскому адмиралу. Более того, когда катер с Маньковским отошел от трапа австрийского корабля, ему не дали положенный в этом случае прощальный салют.

Вернувшись на «Цесаревич», Маньковский поинтересовался у минного офицера, в ведение которого входила и радиоаппаратура, есть ли связь с Петербургом или, хотя бы, с Севастополем. Офицер, разумеется, ответил отрицательно, слишком слабыми были в то время средства радиосвязи. Адмирал, впрочем, не огорчился, а скорее, даже обрадовался. Теперь он уж точно был сам себе хозяин.
— Вот и хорошо, голубчик! – ответил адмирал. – Ни я, стало быть, ни у кого «добро» на действия не испрашиваю, ни мне никто никакой команды не отдаст. Полная автономность! Все беру на себя. Я решил, я за все и в ответе! Ну, с Богом! А дальше будем делать вот что… Не прошло и четверти часа, как к правому трапу «Цесаревича» подошел австрийский адмиральский катер с самим князем Монтекуккули на борту. Встретил его лейтенант барон Ланге, младший флаг-офицер командующего российским отрядом. Лейтенант на чистейшем немецком со всею учтивостью доложил, что командир русского отряда принять его светлость не может, ибо в это время обычно пьет чай. Австрийскому адмиралу ответную пощечину пришлось проглотить. Под прощальный салют княжеский катер убыл к своим кораблям.
Вслед за ним от «Цесаревича» отвалил катер с флаг-офицером Маньковского, который подойдя к австрийскому флагману сухо, но весьма твердо передал категорическое пожелание российского контр-адмирала, чтобы завтра, с подъемом флага, крепость и эскадра произвели традиционный салют. — Крепость произведет, — заверил австриец. — А эскадра не сможет. Завтра в четыре утра мы должны срочно уйти в море. — Мне приказано сообщить вам, что ни на какие уступки командир русского отряда не пойдет и эскадру Австро-Венгрии, не получив салюта с подъемом флага, с рейда не выпустит. — Но мы не можем задерживаться! — пыхтел австриец. Российский офицер еще раз повторил условия своего адмирала и, холодно отказавшись от предложенного кофе, спустился в свой катер. Была и еще одна причина такой реакции, ведь с политической точки зрения этот визит, помимо знака уважения и внимания к черногорскому монарху, должен был продемонстрировать европейским государствам и прежде всего соседней Австро-Венгрии возросшую мощь русского флота, готовность России при необходимости прийти на помощь славянским народам, да и себя защитить. Оставлять без ответа такое оскорбление на государственном уровне было нельзя…

— Ну что ж, на уступки пусть не рассчитывают, — сказал Маньковский, выслушав вернувшегося флаг-капитана, и приказал своим кораблям занять новые места. Центральную позицию, прямо на фарватере выхода из Фиумской бухты, заняли «Рюрик» и «Макаров». «Цесаревич» и «Богатырь» встали на внутреннем рейде, ближе к берегу. На кораблях сыграли боевую тревогу, орудия расчехлили и зарядили боевыми снарядами, развернув их на австрийский флагман. Опустилась ночь. На мачтах австрийцев суетно мигали сигнальные огни. Адмирал Маньковский, вспомнив подвиг «Варяга» и свое командование крейсером «Кубань» в годы недавней русско-японской войны, понял, что люди его не подведут, не дрогнут, ибо честь превыше жизни, а честь державы – и того выше.

Ужин в кают-компании протекал в бурных дебатах. Также вспоминали Порт-Артур, «Варяга» с «Корейцем» в Чемульпо, вспоминали Казарского и бриг «Меркурий». Прислуга всю ночь дежурила у орудий. Дважды являлся на «Цесаревич» флаг-капитан князя Монтекуккули, уговаривал избежать конфликта, доказывал, что австрийская эскадра должна уйти до рассвета. Русский адмирал твердо стоял на своем. Перед рассветом, около четырех утра, как и было объявлено, австро-венгерские корабли развели пары, находясь в готовности к движению… И в это же время адмирал Маньковский выступил перед экипажем: «Господа офицеры! Гардемарины! Матросы! В этот час почитаю возможным напомнить вам о символике нашего Флага. Белый цвет означает благородство. Голубой – честь воинскую. А косой Андреевский крест говорит нам о верности «даже до смерти». Братцы! Товарищи мои! Нам выпало счастье служить под самым прекрасным на свете флагом. Так будьте достойны его!».

Ночью на обеих эскадрах никто не спал. Было видно, как австрийские корабли и крепость активно перемигиваются сигнальными огнями. В 4 утра австрийская эскадра начала разводить пары, из труб повалил дым. На русских кораблях артиллеристы ждали команды на открытие огня. Если бы австрийцы двинулись с места, она бы поступила немедленно. Только австрийцы не ушли, даже якоря не подняли. Видимо, они прекрасно осознавали свое подавляющее преимущество в данный момент в данном месте, но понимали, что по крайней мере флагмана русские изуродовать успеют. И что начинать войну, причиной которой станет их собственное ничем не объяснимое хамство, вряд ли стоит.

Так, в томительном ожидании атак превосходящего флота, прошли следующие четыре часа. И вот восемь часов утра.
— На флаг и гюйс. Смирно! — раздался звонкий голос командира корабля. — Флаг и гюйс — поднять!
Команда замерла на своих местах, радостно и торжественно запели горны, флаг и гюйс пошли вверх, а синие ленты Андреевского флага затрепетали на ветру. И в ту же секунду бастионы крепости громыхнули салютом русскому флагу. Салютовали русским и корабли австрийской эскадры. Все честь по чести – двадцать один! Оркестр на русском броненосце грянул медью австрийского гимна. С австрийского флагмана в ответ полились молитвенные звуки Российского. Адмирал Маньковский и российские офицеры стояли на палубе, приложив руку к фуражке, пока мимо «Цесаревича» не прошел последний австрийский корабль.

— Так-то вот, юноши, — сказал адмирал офицерам и гардемаринам. — Миссия наша выполнена, и флаг наш не посрамлен, и делать нам здесь больше нечего, и на берег сходить в Фиуме мы не будем. Домой пора, в Россию. У нее же, у нашей матушки, как говаривал блаженной памяти государь-император Александр III, только двое на свете союзников — армия ее да флот. Пусть же стоит неколебимо наша держава. А флагу Андреевскому – реять над морями во веки веков!

По возвращении в Россию, 1 ноября на подходе к Кронштадту контр-адмирала Маньковского встретил командующий Балтийским флотом Николая Оттович Эссен и, спросив о том, оправданным ли был риск в Фиуме, получил короткий ответ: «Честь Андреевского флага стоит риска!»
В советской военно-морской историографии «Фиумскому инциденту» не нашлось места, и если бы не опубликованные в 1960-м в Париже воспоминания его участника Руденского Дмитрия Петровича «Что имело место в действительности», мы бы никогда не узнали правды о тех, кто отстаивал честь Андреевского флага.
А вот судьба главного героя Фиумы Николая Степановича Маньковского оказалась трагической. С началом «красного террора» он был расстрелян 10 января 1919-го в свое шестидесятилетие, как заложник и участник «Белого Движения» лишь за то, что каждое утро во дворе своего имения в древнем русском городе Ельце, поднимал Андреевский флаг, ведь для него девизом жизни было – «Честь Андреевского флага стоит риска! "

Через девять лет, когда не было уже на планете ни Российской, ни Австро-Венгерской империй, а «Цесаревич» (переименованный в «Гражданина»), «Богатырь» и «Рюрик» гнили в Кронштадте (ни один из этих кораблей в море больше не вышел), в маленьком русском городе Ельце 60-летний вице-адмирал Николай Степанович Маньковский был арестован ВЧК и убит в тюрьме.

В этом же 1919 г. на Балтике тральщик «Китобой», кораблик водоизмещением 280 т с двумя маленькими пушками, ушел от красных в Эстонию, подняв Андреевский флаг. В начале 1920 г. из-за возможности захвата эстонцами «Китобой», которым командовал лейтенант Оскар Оскарович Ферсман, до этого воевавший в армии Юденича в качестве танкиста, двинулся вокруг Европы в Крым, к Врангелю. 27 февраля он пришел на рейд Копенгагена, где стояла мощная английская эскадра во главе с линейным крейсером «Худ». Командующий эскадры приказал «Китобою» спустить Андреевский флаг, потому что Британия его больше не признает.

Если отряд Маньковского в Фиуме уступал австрийцам примерно в 10 раз, то боевые потенциалы «Китобоя» и английских кораблей были в принципе несопоставимы. Тем не менее Ферсман отказался спускать флаг и заявил, что будет воевать.

Конфликт был улажен находившейся в Копенгагене вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Благодаря ей тральщик, не спустивший флага, был снабжен продовольствием и углем. Он дошел до Севастополя, принял участие в эвакуации армии Врангеля из Крыма и вместе с другими кораблями Черноморского флота ушел в тунисский порт Бизерта. Оскар Ферсман умер в 1948 г. в Аргентине.

Маньковский ничего не узнал о своем достойном наследнике Ферсмане. А страна забыла обоих.

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: