Стройбатовские были

Я служил на Камчатке в стройбате в 1978-1980 годах. Туда нас из Ленинграда за 15 часов с посадками в Омске, Братске и Якутске доставил полупустой ТУ-154. В Петропавловске-Камчатском нас рассортировали по частям, в 617 ВСО вместе со мной попало ещё несколько земляков.

617 ВСО находился в посёлке Сельдевая, или Петропавловск-Камчатский-51. Рядом, километрах в трёх, был посёлок Советский, он же Приморский, или Петропавловск-Камчатский-50. Недавно с удивлением узнал, что эти посёлки вместе составляли город Вилючинск. Этого названия я за всё время службы ни разу не слышал.

В ВСО были четыре роты, и, когда мы туда попали, две роты русских уходили на дембель. Откуда таких набрали, я не знаю, но почти все были на голову выше нас, да и в плечах пошире. Неудивительно, что, как-то нажравшись и что-то не поделив с судоремонтниками, они загнали их по пояс в Авачинскую бухту и заставили кричать «Слава советскому стройбату!» Те, кто отслужил полтора года и год, были сплошь азербайджанцы, полгода – совсем маленький призыв – немного русских, немного армян. Из двух рот нас, молодых, половина была русскими, половина – азербайджанцами. Понятное дело, что русские дембеля измывались над «чурками», как могли, и теперь настал их черёд. Нетрудно подсчитать, что на одного русского приходилось по три азербайджанца, и драки в казармах вспыхивали ежедневно по несколько раз, по поводу и без. Бывало, ночами под окнами казармы стоял вызванный комендантский взвод, а ломаные табуреты выносились из рот десятками.

О том, что командование было готово к такому развитию событий, можно судить по тому факту, что я ещё застал журнал сдачи-приёмки дневальными штык-ножа, но штык-ножи уже благоразумно изъяли. Вскоре, однако, стало ясно, что добром этот этнографический эксперимент не кончится, и азербайджанцев стали раскидывать по другим частям. Когда их и русских стало примерно поровну, мы сразу для них стали «братьями».

В июне мы присягнули, разумеется, каждому на время присяги выдали автомат и, разумеется, без патронов. Прошёл месяц, у всех забрали в строевую часть военные билеты, а через день выдали назад. В них появилась новая запись: «Переведён в в⁄ч 75147». При этом никуда нас не переводили. О смысле этого перевода я узнал через несколько месяцев, когда стал дежурным по штабу. Освобождённый комсомольский секретарь (самая блатная должность, по-моему!) прапорщик Дубина, прибывший к нам из Ключей, разоткровенничался и рассказал, как было дело. В⁄ч 75147 находилась в Ключах (тоже Камчатка, но много севернее). Был там вредный военврач, который глушил казённый медицинский спирт в одиночку, а делиться с другими и не думал. И офицерам и прапорщикам части приходилось покупать за свои кровные водку в магазине (на Камчатке бутылка стоила не 3.62, как на материке, а 3.92) или самогон у местного населения. И вот, потратившись в очередной раз на то, что можно было бы получить задаром, будь капитан медслужбы не дерьмом, а человеком, и вспомнив за выпивкой все гнусные обиды, причинённые им военврачом, толпа пьяных офицеров вывалилась в морозную ночь и, подойдя к жилищу Гиппократа, выволокла его под визг жены в одних кальсонах на улицу и провела над ним суд офицерской чести. Приговорили к расстрелу, разумеется. Но спьяну промахнулись. Эскулап от страха упал в снег, офицеры решили, что суд чести состоялся, и продолжили попойку. Протрезвевший медик прибежал в штаб и доложил по телефону наверх о том, что произошло. Во избежание шума его перевели на материк, говорят, он стал убеждённым трезвенником. А названия частей поменяли, мы стали в⁄ч 75147, а часть в Ключах стала 617 ВСО. Чтобы больше не возвращаться к Ключам, скажу, что на одном из разводов (был, кажется, 1979 год) нам зачитали письмо жителей посёлка министру обороны Устинову с просьбой защитить их от советских солдат. Несколько вояк с автобазы связали пожилую сторожиху, изнасиловали её и привязали к дереву на морозе. Нашли её случайно, слава богу, осталась жива.

Стройбат, если кто не в курсе, был хозрасчётной организацией: что заработал, то и получил. С нас за одну жратву высчитывали в месяц по 57 рублей (типа усиленное питание для удалённых гарнизонов). Кроме того, старшина роты (у нас сначала был мичман Голышкин, потом стал прапорщик Колбин) выдавал солдатам огромную, размером с простыню, ведомость о выдаче обмундирования, где стояла пара галочек, напротив, скажем, погон и портянок, а потом проставлял другие галочки, напротив шинели, ватника, ремня и протчая. Всё это высчитывалось из нашего «заработка». А он в начале службы был равен 30 рублям, так как работали мы на сданном дембелями корабельном магазине, который летом, после того, как мёрзлый грунт подтаял, сильно просел и завалился на один бок. А деньги на объект были уже выбраны. Где новый столбчатый фундамент подводили, где ленточный заливали. Как вскоре выяснилось, и спецканализацию для вывода радиоактивных отходов дембеля тоже не сделали. В колодцы они вставили по куску керамической трубы, а траншеи не копали и трубы не прокладывали. И это нам пришлось исправлять за те же 30 рублей. Забегая вперёд, скажу, что, став дежурным по штабу, я кое-как вышел из минуса, там был оклад 108 рублей. А многие оставались должниками и писали домой, чтобы им выслали деньги для погашения долга перед частью. Сейчас-то понятно, что дурили, но тогда многие попались на эту удочку. Кстати, рядом с нашей казармой была казарма судоремонтников, тот же стройбат, только форма у них была чёрная, а не зелёная, как у нас. Они работали на судоремонтном заводе сварщиками, токарями, фрезеровщиками. Я разговаривал с дежурным по КПП из их части, он сказал, что за два года они по 7-8 тысяч могли заработать.

О дисциплине в части много говорить не буду, вот характерный эпизод. У нас принято было отдавать честь только командиру части и выше. И вот иду я, по обыкновению, без очков, так как их разбили в очередной драке, а навстречу вроде бы наш командир, майор Сокирный. Я отдал ему честь и с ужасом вижу, что это взводный из другой роты, просто такой же ростом и так же сутулится. Он испугался, стал озираться, думая, что где-то поблизости начальство, а я на полном серьёзе хотел извиниться перед ним за это.

Приходит вечером в штаб дежурный по части и говорит мне: «Передай солдатам, что в 4 утра будет внезапная боевая тревога. Чтоб готовились». Потом приходит снова и говорит: «Тревогу на 6 утра перенесли». Я: «Почему?» Он: «Подумали, что в 4 утра никого не поднять будет!» В итоге батальон построили на плацу к 8 утра. А вот соседний ракетный полк, у которого в случае войны срок жизни 2 минуты, собирался по боевой тревоге на плацу в присутствии главкома ВМФ полчаса!

Понятное дело, мы ждали «молодых», как манны небесной. Но прошло полгода – призыва в нашу часть не было. Прошёл год – пригнали «молодых», но сделали из них отдельную, 3-ью роту. Прошло полтора года – и снова из «молодых» сделали отдельную, 1-ю роту (немного русских, остальные грузины. Так и дослуживали 2-я и 4-я рота (я был во второй), будучи все одного призыва. Замысел командования понятен: оно таким образом надеялось искоренить дедовщину. Три ха-ха! Русские в стройбат попадали по трём причинам: образование 3 класса ЦПШ, судимость, позволяющая всё же служить, и состояние здоровья. И вот картина: все деды, а кому-то надо картошку чистить, кому-то на тумбочке стоять, кому-то снег чистить. Беспредел расцвёл пышным цветом. Появились «блатные» и «чушки». При этом чушки были и у чурок, но попробуй русский на него наехать! Тут же всей ордой бросались на его защиту. А нашими помыкали и русские, и азербайджанцы. Я одного жалел, прятал у себя в штабе, чтобы он мог хотя бы час-другой поспать, а потом узнал, что он у азербайджанца-хлебореза сосал за сгущёнку. И выгнал.

О «блатных» должностях. Те, где не требовалось ума, были на корню куплены азербайджанцами. Хлеборез, повара, почтальон (он же киномеханик), дежурный КПП – все были азербайджанцы. Там, где что-то всё же нужно было делать, выбирали из ленинградцев. Так я и стал дежурным по штабу, так как мог правильно доложить, принять телефонограмму, вести журналы. Ротные художники все были русские. В нашей роте художником был мой земляк, Андрей С. Как и я, он регулярно попадал на «губу» (я был на «губе» четырежды, каждый раз давали по десять суток, но не провёл в общей сложности и нескольких часов: через час-другой приезжал хмурый ротный и вёз меня в часть: некому было дежурить по штабу). Но место художника было вожделенной мечтой одного камчадала, Попова (имени не помню). И вот Андрей в очередной раз на «губе», и ротный замполит ставит художником Попова. Тот с жаром бросился выполнять порученное дело, уж не помню, очередной боевой листок это был или стенгазета. Всё красиво, всё в ажуре. Одна незадача: под портретом Брежнева была каллиграфически выполненная подпись: «Генеральный секретарь ЦК КПСС, Предатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев». А как раз должен был состояться смотр стенгазет. Я один заметил это, жалею, что сказал другому солдату, вот бы высокое начальство повеселилось. Все стали толпами ходить к стенду и ржать. Разумеется, дошло до замполита (он, как и положено замполиту, был вполне гнилой человек). В гневе заставил нашего камчадала переделать. Тот опять очень красиво назвал Леонида Ильича Предателем. Так его карьера и закончилась. Андрея срочно выдернули с «губы», он сделал, как надо. А почтальон, он же киномеханик, Гусейнов перед самым дембелем попал на «губу». Назначили киномехаником молодого русского из 3-ьей роты. Он стал перестилать полы в кинобудке и нашёл под полами сотни (!) писем русским солдатам. Конверты были разорваны, деньги (эта гнида, по-видимому, просматривала письма на свет) вынуты. С «губы» его перевели дослуживать в другую часть, в нашей шансов выжить у него бы не было.

Примечательно, как я заступил дежурным по штабу. В первую ночь от дежурного по части удирал бухой солдат, выпрыгнул с третьего этажа. Много переломов, но потом его собрали, и он дослуживал. Во вторую ночь в штаб прибегает перепуганный казах, кричит, что человека убил. Я поднимаю дежурного по части, идём с ним в роту. Там на койке весь в крови лежит русский дембель. Мы с лейтенантом положили его на шинель, дотащили до «буханки», его увезли в лазарет. Потом выяснилось, что дембель издевался над казахом, и тот дождался ночи, снял с пожарного щита топор и приложил его к голове дембеля. Башку заштопали, дембелю дали три года зоны, казаху – два года дисбата.

За два года в нашей части из 500 человек были посажены 16. Как доверительно сказал мне военный прокурор, ему дано указание как можно меньше сажать, чтобы не портить статистику, а так бы мы все сидели. Приходит как-то телефонограмма: на строительство маяка в посёлке Ича послать полтора десятка комсомольцев-добровольцев. Командир части обрадовался: всю блатату туда пошлю! Выдали им сухой паёк, отправили. Перекрестились. Зря. Прибыв на место, ребята выменяли тушёнку и сгущёнку на спиртное, а когда оно кончилось, начали дербанить местных жителей. В аэропорт Ичи их собирали автоматным огнём с вертолёта. И ничего бы им не было, но в аэропорту они затеяли драку между собой. Четверых посадили. Двое обокрали кулинарию. Им простили. Залезли в чью-то квартиру. Тут пришлось их посадить.

Как-то на разводе командир части объявил: «Была совершена попытка вскрыть лохматый сейф!» Все: га-га-га! Командир: «Вы чего смеётесь? Вашему товарищу срок грозит!» Как потом выяснилось, его в Советском поймал пьяным мичманский патруль. Мичман был ещё пьянее его. Спросил: «Бабу хочешь?» Баба лучше, чем «губа», наш солдатик согласился. Заходит в парадную, а там баба пьяная лежит, как оказалось, жена мичмана, он решил её таким образом наказать за пьянку. Только наш боец пристроился, как налетает офицерский патруль. И мичман с нашим солдатом отправляются на «губу». Дело удалось замять.

Как-то в штаб наведался замнач ПО, та ещё редиска. Придрался ко мне, кто изображён на стенде «Военные строители – Герои Советского Союза». Я, понятно, не знаю. Тут заходит начальник штаба, майор Дюгаев. Мордатый, краснолицый, у него кличка «Помидор» была. Замнач ему говорит: «Полюбуйтесь, товарищ майор! Стоит ваш дежурный по штабу и не знает, кто на этом стенде изображён!» Начальник штаба ответил гениально: «Да я давно говорю, что этот стенд надо выбросить!»

В ночь на 7 ноября 1980 года я так хорошо отметил Международный Праздник Трудящихся, что велел молодому напарнику запереть меня в дежурке. Утром выхожу – в столовой на первом этаже ни одного целого стекла нет. Спрашиваю молодого, что случилось. Выяснилось, что грузины из его роты зачем-то сунулись с разборками в нашу роту и потом вылетели через окна столовой. Говорят, даже «Голос Америки» вещал, что в одной из советских частей на Дальнем Востоке произошла драка на почве национальной розни. Тут как тут замнач ПО и сразу ко мне: кто был зачинщиком драки? Кто ударил двух прапорщиков? Я говорю, что бухой лежал в дежурке и знать ничего не знаю. Он мне: но тебе же солдаты доверяют. Узнай и расскажешь нам». Я послал его, тут заходит начальник штаба, замнач ПО ему: «Товарищ майор, снимите его с дежурных по штабу!», на что получил ответ: «Зачем? Мне нравится, как он службу несёт». Бедный, бедный майор…

Незадолго до Нового, 1980, года мой земляк, шнырь в УНР (УНР был как бы наш полк, хотя личного состава там не было, а шнырь – это дневальный), напечатал на машинке на меня какую-то глупость с использованием моей фамилии. Догадываетесь, что было дальше? Все ключи от штаба были у меня, и ночью я вскрыл строевую часть, достал книгу приказов, перешёл с ней в кабинет начальника штаба, где была пишущая машинка, и напечатал обстоятельный приказ о поощрении этого самого шныря в связи с наступающим Новым Годом. Номер приказа был следующим в книге приказов, шапку я перепечатал полностью из последнего приказа, а текст был о том, что шнырю выдаётся двойная порция свежих вафлей, допустима замена свежих вафлей консервированными, но на срок не более трёх суток, и прочая хрень. Зампохозу и начпроду приказывалось проследить за неукоснительным исполнением настоящего приказа. Подписал: командир в⁄ч генерал-майор *уилов, начальник штаба генерал-майор *уищев. Под словами «верно: инспектор отдела кадров» я добросовестно пропечатал свою фамилию…

На следующий день в штаб заходит начальник 9-го отдела УИР подполковник Арутюнов. У него какой-то необыкновенный нюх был. Велел мне расстегнуть шинель, я, ничего не подозревая, сделал это, он выхватывает военный билет, а там и маршрутный лист на одиночное хождение, и кипа увольнительных (сам сделал, конечно), и этот злополучный приказ. Разворачивает его и довольно хмыкает: «А мы-то ищем, кто здесь всех вафляет!» И сразу в кабинет командира части. Этот приказ потом попал на стол начальника УИР (Владивосток!) и лежал у него под стеклом. Замполит части долго выпытывал у меня, какой зарубежный агент нашептал мне текст этого приказа, так как, по его мнению, у меня на это ума бы не хватило. Двое суток меня и шныря продержали в дежурке, а потом выгнали в роту. Закончил службу я в бригаде маляров, но впереди был ведь ещё Новый Год!

Меня в наказание поставили в новогоднюю ночь дневальным. Приходит в роту Помидор поздравить бойцов с наступающим Новым Годом и неудачно выразил свою мысль. Кто-то крикнул: «Начальнику штаба что?» Вся рота: «*уй!» «Куда?» «В *опу». И далее. Начштаба стал фиолетовым, убежал в оружейку, вернулся с пистолетом. Кричит: «Я 30 лет в армии, никто меня не посылал!». Пошёл вдоль строя, требуя выдать, кто первый крикнул, иначе пристрелит любого. Все молчат. Он подходит к одному: «Ты не мог сказать! Отбой!» Ко второму: «Ты не мог сказать! Отбой!» Так доходит очередь до меня. Постоял передо мной, сказал «Ты не мог сказать! Отбой!» Никогда в жизни я не радовался так этой команде. Уложив так всю роту, он залил казарму пеной двух огнетушителей, объявил боевую тревогу и со словами «А теперь убирайте!» покинул роту.

Из-за того, что год был олимпийским, нас стали отправлять на дембель с 30 апреля. Обе роты выселили в здание клуба, вместо нас в казарме поселили молодых, все сплошь якуты и ростом полтора метра. В клубе стоял дым, хоть топор вешай, пьянка шла день и ночь. Наш ротный, мастер спорта по штанге, уже не осмеливался входить в клуб, он ждал у входа и, когда кто-то из солдат высовывал пьяную рожу, совал ему стопку военных билетов и говорил: «Раздай, пусть едут домой!» Я уходил из части последним, 12 мая.

Я, как выяснилось позже, вообще не должен был служить из-за очень плохого зрения, но из-за нехватки призывников мне написали, что зрение у меня без очков такое, какое в действительности было в очках. После дембеля меня хотели вызвать на сборы, на комиссии окулист написала: «Негоден в мирное время. Годен в военное время к нестроевой». Меня к военкому: «Ты чего косишь? Под трибунал пойдёшь!» Я: «А смысл после армии косить?» «Когда ты так зрение успел испортить?» Я: «Вы меня с таким зрением в армию забрали!» Выдали «белый билет»…

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: