Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

15.
В дни, последовавшие за распятием Саутворта, атмосфера в лагере была напряжённой, словно заключённые сердились на то, что им отказали в окончательном определении победителя. Пока оба противника были живы, ещё ничто не было решено. Когда англичанина освободят из calabozo и раны его заживут, отношения между ним и Патроном ничуть не изменятся.
Это ощущение неопределённости продолжалось десять дней, когда, наконец, Саутворт был освобождён из карцера и его товарищи из Ангара отнесли его в барак. Вид у него был ужасный. Женевьева увидела, как его несли мимо, когда она прогуливалась с Графиней рядом с Promenade des Anglais. Он был похож на мертвеца, но, увидев француженку, всё же ухитрился поднять вверх большие пальцы.
«Он сумасшедший», - пробормотала толстуха.
«Но очень смелый», - сказала Женевьева.
«Разница не так уж и велика», - ответила Графиня.
В течение нескольких недель, пока Саутворт поправлялся, толстуха запретила своей протеже появляться на Promenade des Anglais, вместо этого поощряя её стремление проводить время с Анной, Джанет и ребёнком.
«Рано или поздно их посольства добьются, чтобы их освободили, - сказала Графиня, - так что, пока они здесь, можешь подольше побыть с ними. Когда они уедут, жизнь их потечёт совсем по другому руслу, чем твоя. Война – великий уравнитель, но, когда бой кончается, забывается самая близкая дружба».
«Вы неправы, мадам, - возразила Женевьева, - мы прошли через слишком многое вместе, чтобы такое могло случиться».
«Поверь мне, - убеждала её собеседница, - увидишь, что я права. Эти твои подруги не похожи на нас с тобой. Когда война закончится, общество примет их с распростёртыми объятиями, а мы всегда будем считаться отбросами. Вот почему мы должны быть умнее и готовыми одержать верх, какой бы случай для этого ни представился».
Графиня произнесла эти слова с таким чувством, что француженка не могла не подумать, что они вызваны ревностью к её дружбе с Анной и Джанет. Её покровительница ни разу не пыталась приставать к ней с сексуальными домогательствами и не выражала ни малейшего душевного расположения, но сказала, что ожидает возвращения вложенных ею времени и денег. Деньги пока не потекли рекой, но Графиня ясно дала понять, что так и будет, как только разрешится конфликт между Патроном и Саутвортом.
Это, наконец, случилось в ранние часы Рождества 1943 года. В некоторых бараках была сделана жалкая попытка явить праздничный дух изготовлением бумажных гирлянд из газет и украшением нескольких сосенок, купленных заключёнными у охранников, но попытка эта была вялой, а затем и вовсе была сведена на нет объявлением, которое сделал через лагерный громкоговоритель комендант о том, что он отклонил просьбу некоторых заключённых петь в бараках рождественские гимны.
«Смягчения лагерных правил не будет, - заявил он. - Я ожидаю, что все заключённые будут следовать лагерному режиму, как в обычные дни».
Хотя Женевьева не приносила пока никакого дохода, Графиня выдала ей достаточно денег, чтобы она смогла купить маленькие подарки своим подругам. Подарки эти состояли из молока, копчёного бекона, хлеба, фруктов, свежих овощей, небольшого тортика и бренди, но piece de resistance была кукла, которую Графиня выудила из своего видавшего виды сундука и аккуратно завернула в старенький шёлковый шарф.
«она долго была у меня, - сказала она. - Теперь я хочу видеть, как она перейдёт к другому ребёнку».
Женевьева попыталась убедить свою благодетельницу пойти в другую каморку вместе с ней и лично подарить куклу Джанне, но она отказалась. «Они – твои подруги, - сказала она. - Это будет, возможно, последнее Рождество, которое вы проведёте вместе. Это время не для посторонних».
Француженка чувствовала, что одиночество Графини – нечто большее, чем просто одинокий образ жизни: она научилась принимать свою изоляцию от общества и переносила её с высокомерной гордостью.
«Она изумительна! - воскликнула Анна, увидев куклу. - Я никогда не видела столь красиво сделанной куклы».
Фарфоровое личико куклы было сработано так точно, что походило на человеческое; синеглазая и светловолосая, она была почти точной копией ребёнка, которому её подарили. Только одежда была другая. Она была сделана из богатой ткани с выпуклыми золотыми и серебряными узорами, а Джанна носила дурно подогнанную одежонку, выкроенную Анной из порванного одеяла, служившего им дверью.
«Она очень старая, - сказала Джанет, внимательно изучая куклу. - Возможно, из Дрездена, хотя одежда похожа на русскую».
Женевьева разлила бренди по жестяным кружкам и предложила тост: «За нашу дружбу, пусть она будет длиться и крепнуть в последующие годы».
«За память любимых, кого нет с нами», - добавила Анна, и глаза её вдруг наполнились слезами.
«И за Джанну, которая унаследует всё, что мы сможем ей дать», - сказала Джанет, посмотрев на спящего ребёнка.
Они подняли кружки, чокнулись и выпили. Пока Женевьева наливала ещё бренди, Анна нарезала тортик, принесённый француженкой, а Джанет подготовила остальную снедь.
«Это – моё первое Рождество», - сказала Анна.
Остальные с удивлением посмотрели на неё.
«Евреи не справляют этот праздник», - объяснила она.
«Мы никому не скажем», - рассмеялась Женевьева.
«И, по-моему, Бог даст тебе благоволение», - добавила Джанет, бледные щёки её уже запылали от выпитого спиртного.
Когда бутылку опорожнили, все были навеселе. Невзирая на распоряжение коменданта, они распевали гимны и, вспоминая, рассказывали друг другу истории из своего детства. Когда Женевьеве, в конце концов, пришла пора уходить, она обняла обеих своих подруг и расцеловала каждую в обе щёки, пожелав им счастливого Рождества. Это был очень щемящий миг, и женщины залились бы слезами, если бы не быстрый уход француженки, оставившей их доедать остатки трапезы.
Идя по сырому каменному полу барака, Женевьева вспоминала праздники Рождества, когда она была ребёнком, но так и не смогла вспомнить хотя бы одно счастливое Рождество. Она проводила праздники, разнося выстиранное бельё клиентам своей матери, обычно к дверям чёрных ходов домов, которые были ярко освещены и весело украшены, но в которые она могла заглянуть лишь через окна с улицы. На этот раз, несмотря на условия, в которых она находилась, она не смотрела на праздник со стороны.
Когда Женевьева вернулась в каморку, Графиня, похоже, спала, но потом она заметила, что глаза её подрагивают под веками, и догадалась, что та только делает вид, что спит. Опустившись на колени рядом с матрацем своей покровительницы, она прошептала: «Merci, madam, et joyeux noël ».
За час или два до рассвета вдруг раздалось громыхание жестяных банок, а вслед за ним – пальба из автоматов, взорвавшая мёртвую тишину. Прожекторы превратили ночь в белый день. Шумиха подняла на ноги всех заключённых лагеря, но ещё действовал комендантский час, а наказанием за его нарушение была смерть, и поэтому никто не отважился выйти из барака и узнать причину переполоха. Всюду делались ставки – по одним слухам, была удачная попытка побега, по другим – охранники оказались меткими, - но самыми разумными считались ставки на то, что суета каким-то образом связана с ярой враждой между Патроном и Саутвортом.
Правда, открывшаяся заключённым, когда они собрались на плацу на утренний ритуал, оказалась столь ужасной, что многие из присутствовавших отказывались в неё поверить. Утренний сумрак, разливавшийся по лагерю, упал на обнажённые тела Патрона и la comadreja, распластанные на изгороди из колючей проволоки, окружавшей лагерь. Трупы их были изрешечены пулями, и из них всё ещё сочилась кровь.
Казалось, будто они были застрелены при попытке преодолеть забор, но более тщательный осмотр установил, что их запястья и щиколотки были привязаны к проволоке верёвками. Но заключённые были озадачены множеством консервных банок, привязанных к колючей проволоке рядом с каждым из них, и все они были наполнены камнями, а к их животам изолентой были прикреплены большие металлические коробки из-под печенья, вроде тех, что приходили в посылках от Красного Креста. Похоже было на то, что Патрон и его подручный несли ценную контрабанду, прижимая её к животам, когда их настигли пули охранников, нёсших вахту на сторожевых вышках.
Настоящий ужас случившегося стал понятен только после того, как комендант исполнил все утренние церемонии, ни разу не взглянув в сторону двух покойников. Даже после подъёма флага он предпочёл не замечать это зрелище и заставил заключённых петь испанский национальный гимн. Когда стихли последние отзвуки нестройного пения, он продержал узников в напряжённой тишине ещё целую минуту и лишь затем объявил: «Эти люди нарушили правила и поплатились за это. Пусть это послужит всем вам предупреждением».
И только после того, как комендант вернулся в административный корпус, четверо охранников срезали тела. По отсутствию гибкости в конечностях жертв было ясно, что уже наступило трупное окоченение, а врач-француз из числа заключённых прошептал, что они мертвы, наверное, уже несколько часов. Причина их гибели прояснилась лишь несколько часов спустя, и это открытие у кого-то из заключённых вызвало отвращение, а у других – слова одобрения.
Патрона и его подручного подговорили на встречу с тремя проститутками, чьи связи с охранниками позволяли им делать в лагере что им заблагорассудится, - привилегия, за которую они платили значительную часть заработка своим покровителям – и Дереку Саутворту в их числе. Эти женщины дали понять, что они недовольны тем, как обращается с ними англичанин, и что они ищут защиты у Эмигрантов. Не подозревая, что они угодили в ловушку, Патрон и la comadreja были загнаны в угол Саутвортом и его сообщниками из Ангара, им были закрыты клейкой лентой рты, а самих их раздели догола и частично сняли кожу. Кожу срезали на животах, а банки с голодными крысами были приклеены на раны. Затем жертв привязали к забору, окружавшему лагерь, шёлковыми стропами от парашюта. Рядом с ними к колючей проволоке привязали жестяные банки, набитые камнями, и оставили Патрона и его подельника, сознававших, что при малейшем движении шум привлечёт внимание охранников на сторожевых вышках, которым был отдан строжайший приказ стрелять по всем заключённым, пытающимся бежать.
Муки, которые перенесли двое этих людей, - их лишённые кожи животы грызли крысы, они знали, что, если пошевелятся, камни в банках загрохочут, навлекая на них огонь охранников на вышках, - были невообразимыми. Сколько времени они продержались прежде, чем уступить боли, было неведомо, но пули, убившие их, вероятно, стали для них милостивым избавлением.
После из смерти Дерек Саутворт был признан боссом всей деятельности чёрного рынка в лагере, но вместо того, чтобы похваляться своим триумфом, он оставался в тени, ведя бизнес как обычно, и в то же время тихонько прибирал к рукам организацию, которой прежде управлял Патрон. Переход этот прошёл безболезненно, и организаторским умением Саутворта немало восхищались даже те, чьи нелегальные операции требовали теперь выплаты ему доли за защиту. Они поняли, что молодой офицер RAF – прирождённый лидер, человек, одним блестящим ударом сумевший и избавиться от конкуренции, и посеять страх в душах тех, кто вынашивал планы выступить против него.
После того, как лагерь успокоился и вновь зажил обыденной жизнью, Графиня встретилась с Саутвортом и договорилась об уплате комиссионных со всех заработков Женевьевы, но он добавил неожиданное условие: он настаивал на том, что первым в лагере отведает сексуальные услуги француженки.
Когда толстуха сообщила своей протеже о требовании Саутворта, Женевьева изобразила негодование. - «Merde! Сначала вы приказываете мне держаться от него подальше; теперь вы хотите, чтобы я трахнула его. Чему мне верить?»
«Тому, что я пытаюсь сделать как можно лучше для нас обеих», - спокойно ответила та.
Надевая одно из своих новых платьев, нанося капельку духов, Женевьева деланно надувала губки и готовилась к встрече с Саутвортом. Её тянуло к молодому англичанину с того мгновения, когда она впервые увидела его в памплонской тюрьме, не только из-за его внешней привлекательности, но также и потому, что от него исходила интриговавшая её аура уверенности в себе. Но, когда она вошла в Ангар, в каморке англичанина она обнаружила развалившегося на нарах здоровяка с огромными усами.
«Дерек только что ушёл, - сказал человек на нарах. - Комендант зачем-то хотел его видеть, но это ненадолго. Он попросил меня развлечь тебя, пока он не вернётся».
Он налил в жестяную кружку бренди и протянул француженке.
«Присаживайся, - добавил усач, хлопнув рукой по тюфяку, лежавшему рядом с ним, - и выпей».
Женевьева присела на краешек нар и стала маленькими глотками пить бренди. У неё было дурное предчувствие, что здесь что-то не так, но она не хотела обидеть Саутворта, уйдя до его возвращения.
«Я не могу долго ждать, - сказала она. - Скоро будет комендантский час».
«Об этом не беспокойся. - Мужчина ухмыльнулся. - У нас среди охранников есть хорошие друзья».
Он вынул пачку сигарет и предложил ей одну.
«Спасибо, я не курю», - сказала она.
«Не возражаешь?» - он положил руку на её ногу и засунул под платье.
«Я лучше пойду». - Женевьева начала вставать, но мужчина схватил её за руку и привлёк к себе.
«Не повредит, если ты согреешься, пока ждёшь старика Дерека», - сказал он, укладывая её обратно на нары и лапая одной рукой её грудь.
«Выродок!» - Женевьева начала сопротивляться.
«Ну, давай, - сказал мужчина, подминая её под себя и разрывая верх её платья. - Не разыгрывай передо мной целочку».
«Я сама выбираю тех, кто касается меня!»
«Не в этот раз, дорогая. Ты сделаешь, как я хочу, и тебе это чертовски понравится».
Она пыталась бороться, но он ударил её по лицу наотмашь и сорвал с неё трусы. Расстегнув ширинку, он вынул член и навис над ней. Она была сухая, и его проникновение вызвало боль, от которой она задохнулась.
«Неплохо, а?»
Когда Женевьева не ответила, мужчина расцарапал ногтями её голую спину. Она отшатнулась.
«Значит, у тебя всё-таки есть чувства», - сказал он, ускоряя толчки и тиская её соски.
Француженка оставалась бессловесной, зная, что скоро это закончится, но, когда его тело выгнулось дугой и она почувствовала, как в неё хлынул горячий поток его спермы, другой голос сказал: «Неплохо, старина. А теперь дай знатоку показать, как это делается по-настоящему».
В каморку вошёл другой мужчина, высокий и лысый, в форме RAF, и начал расстёгивать штаны. Женевьева почувствовала его руки на своих плечах, когда он перевернул её и с силой вогнал член в анус. Боль заставила её закричать, но вошедший в неё мужчина ответил только сильным шлепком по ягодицам.
«Он думает, он жокей хренов!» - Замечание было сделано одним из пятерых мужчин, заглядывавших через перегородку, ограждавшую каморку.
«Полегче, Джордж, этой кобылке скакать ещё на многих скачках».
Женевьева закрыла глаза и старалась не замечать, что с ней делают. После того, как через неё прошли первые четверо мужчин, она больше не испытывала боли; она словно вошла во мрак, где время остановилось, а всякая чувствительность перестала существовать. Сколько мужчин поочерёдно овладело ей, и какими способами, она не знала; всё было как в тумане, который рассеялся, только когда она оказалась лежащей в грязи у Ангара, всё ещё раздетая, с разбросанной вокруг одеждой.
«Чёрт побери, да что с тобой?»
Она подняла взгляд. Над ней стоял Дерек Саутворт.
«Твои друзья развлекали меня», - горько ответила она.
Его глаза вспыхнули. - «Не беспокойся, я позабочусь об этих выродках».
«Если бы ты был здесь, этого бы не случилось».
Он не ответил, но помог ей собрать одежду и проводил её в другой конец лагеря. Было сумрачно, и за забором из колючей проволоки уже загорались огни, но, хотя комендантский час и наступил, единственный часовой, которого они увидели, узнал Саутворта, отвернулся и не окликнул их. Каждый вдох отдавался болью в покрытых синяками боках Женевьевы, между ног её были сгустки крови, но, пока англичанин провожал её к её бараку, она не показывала, как ей больно.
«Теперь у тебя всё будет в порядке, - сказал он, когда они остановились перед дверью. - И я гарантирую, что ничего подобного с тобой больше не случится. До тех пор, пока ты под моей защитой».
Не дожидаясь её ответа, он повернулся и зашагал в темноту.
Когда Графиня увидела Женевьеву, она не стала ни о чём спрашивать, а француженка не пожелала рассказывать. Обе молчаливо признали, что случившееся в Ангаре было формой неизбежного платежа, и, вместо того, чтобы расспрашивать её, толстуха принесла таз с водой и осторожно смыла грязь с кровью и сделала примочки из склянок с ярлычками на русском языке, которые принесли многочисленным царапинам на спине француженки прохладу и успокоение.
«Здесь была Джанет», - сказала Графиня, завершив свою работу.
«Когда?» - спросила Женевьева.
«Примерно час назад. Она хочет поговорить с тобой, сказала, что это важно».
«Она спрашивала, где я?»
Графиня покачала головой.
Женевьеве хотелось одного – заползти под одеяло и найти спасение во сне, но мысль, что что-то могло случиться с Джанной, заставила её начать медленно одеваться. Одежда, которую она так старательно выбирала для встречи с Саутвортом, теперь превратилась в грязные лохмотья, и она надела другое шёлковое платье и тщательно прибрала волосы.
«Ты испачкаешь кровью это платье, - предупредила Графиня, - а твоей подруге безразлично, как ты выглядишь».
«Мне не безразлично», - ответила француженка.
Когда Женевьева пришла в каморку к подругам, уже наступила полночь. Ребёнок спал, и они разговаривали тихо, чтобы не разбудить его.
«Британский посол в Мадриде посылает кого-то, чтобы меня забрали отсюда завтра утром, - сказала Джанет. - Мне об этом сегодня днём сообщил комендант».
«Это чудесно!»- воскликнула Женевьева.
«За долгое время это лучшая новость из всех, что у нас были», - добавила Анна.
«Кажется, судебный секретарь в Памплоне действительно отправил сообщения в наши посольства», - сказала Джанет.
«Тогда и Анна когда-то услышит подобное. - Женевьева обняла своих подруг, стараясь не морщиться от боли, когда они положили ей руки на спину. - Я так счастлива за вас обеих».
«А ты?» - спросила Анна.
Француженка пожала плечами. - «Единственное французское правительство, независимое от немцев, - это только правительство генерала де Голля в Лондоне, и у него нет никаких посольств. К тому же, у меня нет ни документов, ни могущественных друзей, - кроме Графини, разумеется».
«Должно же быть что-то…»
«Mais non! » - оборвала её Женевьева, пытаясь говорить весело. - Не время сейчас для серьёзных разговоров. Джанет отправляется домой, к своей семье. - Она повернулась к англичанке. - Наверное, тебя там ждут не дождутся. Когда ты в последний раз видела их?»
«Почти пять лет назад».
«Mon Dieu! Они знают, что ты едешь?»
«Посол дал телеграмму моему отцу. Похоже, они старые друзья».
«Тогда, возможно, он сможет оказать давление на консула Соединённых Штатов в Мадриде, чтобы вызволить отсюда как можно быстрее Анну. Она – американская гражданка, их долг – защитить её».
«Я добьюсь, чтобы они сделали всё возможное», - заверила её Джанет.
Разговор смолк, и в наступившей тишине они услышали ночные звуки лагеря: чьи-то всхлипывания во сне; плеск в ведре, стоявшем у двери барака, в которое мочился заключённый, потому что после наступления комендантского часа посещать уборные было нельзя; и протяжные оклики часовых, кричавших друг другу «Alerta! » Женщины понимали, что они вместе, возможно, в последний раз, и эта мысль вызывала напряжение, проявившееся в неожиданной неловкости в разговоре.
«Мы должны принять какое-то решение насчёт Джанны, - сказала Джанет.- Комендант позволил мне поговорить по телефону с британским послом, и я спросила его, нельзя ли устроить так, чтобы я забрала её с собой».
«И?» - спросила Женевьева.
«Он не очень-то обнадёжил».
«Британцы – бесчувственные выродки», - с неожиданной запальчивостью сказала француженка.
«У них были на то причины, - неуверенно сказала Джанет. - Я сделала ошибку, когда сказала секретарю в Памплоне, что мать ребёнка – Анна».
«Ты только старалась защитить Джанну», - возразила Анна.
«Верно, - сказала англичанка, - но он направил копии своего рапорта и в британское, и в американское консульство в Мадриде, и теперь мой посол говорит, что ребёнок должен оставаться со своей матерью».
«Возможно, тебе удастся изменить его решение, когда ты окажешься в Мадриде», - сказала Женевьева.
«Сомневаюсь в этом, - ответила Джанет. - Британцы желают действовать лишь от имени своих граждан, а поскольку мы не знаем, кто отец Джанны…»
«Не беспокойся, - сказала Анна. - Со мной ей будет очень хорошо».
«Но что, если сотрудники американского консульства не захотят поверить, что это – твой ребёнок?»
«Там будет видно, - успокоила её Анна. - А пока мы с Женевьевой будем следить, чтобы она не знала недостатка в любви и заботе».
Англичанка посмотрела на Джанну, спавшую в выстланной одеялом корзине, служившей ей колыбелью. - «Я должна оставить это тебе», - сказала она, вынимая золотой медальон и протягивая его Анне. Та покачала головой. «Кея просила тебя хранить его до поры, когда Джанна вырастет и сможет носить его, - сказала она. - Однажды ты передашь его ей сама».
«Ну, что ж, по крайней мере, воспользуйся этим. - Джанет вынула рубин, который ей удалось утаить от сеньора Ортеги, и дала его Анне. - Я бы не пускала его в дело без особой нужды, но, если наступит чёрный день, он окажется кстати».
И опять они растерялись, не зная, о чём говорить.
«Я написала свой адрес, чтобы вы обе всегда знали, где найти меня, - сказала Джанет, протягивая каждой из женщин по клочку бумаги. - Когда я окажусь в Лондоне, я сделаю всё возможное…»
«Не беспокойся о нас, - сказала Женевьева. - У нас всё будет хорошо».
Впервые с тех пор, как они познакомились с Джанет, та начала плакать. - «Я так буду скучать по вам обеим!» - всхлипывала она.
«Я хочу, чтобы ты, когда приедешь в Лондон, пошла в лучший ресторан и подумала обо мне, когда будешь заказывать самое дорогое блюдо в меню», - сказала Женевьева.
«А за меня прими долгую горячую ванну», - добавила Анна.
«Обещаю», - улыбнулась сквозь слёзы Джанет.
Каждая из них понимала, что говорить больше не о чем. После ещё одних долгих объятий Женевьева быстро вернулась в свою каморку. Графиня ещё не спала и тотчас заметила, что из царапин на спине Женевьевы просочилась кровь. Но она не стала говорить об этом, а подождала, пока француженка уляжется под одеялом, а потом сказала: «Завтра начнём сначала. Это будет долгая, трудная дорога, но, уверяю тебя, вознаграждение сделает это путешествие стоящим».
«Хотелось бы, чтобы вы оказались правы, мадам, - тихо ответила Женевьева, - потому что я не знаю, сколько времени я ещё смогу выносить этот ад».

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: