Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

16.
Следующим утром Анна стояла на перекличке с Джанной на руках под проливным дождём и испытывала волну беспокойства, граничившего с паникой.
Охранник пришёл за Джанет примерно за полчаса до рассвета – гораздо раньше, чем ожидали женщины – и увёл её к коменданту с такой поспешностью, что некогда было толком попрощаться. Вспоминая об этом позже, Анна поняла, что это было, возможно, скрытое благодеяние, потому что эмоциональная травма от расставания могла разрушить хрупкий фасад её уверенности в себе.
Вся значительность отъезда Джанет почувствовалась только тогда, когда громкоговорители разнесли звуки горна, созывавшего заключённых на перекличку, и впервые со времени своего прибытия в лагерь Анна торопилась на плац без Джанет. По привычке, как она делала всегда с первого дня их пребывания в лагере, она полуобернулась, чтобы пошептаться со своей подругой, но рядом с ней было пусто. Тут только она поняла, как много значили узы, связывавшие её с англичанкой, и как она сделалась полностью зависимой от доброжелательного, всегда надёжного, присутствия её подруги.
Не предвидела Анна, каково вдруг стать полностью ответственной за Джанну. Ни одна из женщин не обладала материнскими инстинктами, и им приходилось на собственном опыте узнавать, что это такое – растить ребёнка. Но Анна всегда чувствовала, что может рассчитывать на то, что Джанет знает, что делать в чрезвычайной ситуации, потому что она обладала опытом медсестры.
Когда был поднят испанский флаг и собравшиеся заключённые затянули свою шутовскую версию национального гимна, от здания комендатуры отъехал автомобиль с флажками Соединённого Королевства. Когда он затормозил у главных ворот, Анна разглядела Джанет, глядевшую через заднее стекло. Их глаза на короткий миг встретились, и автомобиль поехал дальше.
В дни, последовавшие за отъездом Джанет, беспокойство Анны превратилось в настоящее отчаяние, ввергшее её в ужасное томление, в котором проявилась её физическая и духовная усталость. Её конечности постоянно дрожали, и она была разбитой с самого подъёма до отбоя. Ещё хуже ей становилось от ощущения полного поражения, и ей казалось, что все усилия тщетны, а будущее не сулит никакой надежды. Она становилась всё более замкнутой и оставалась в безопасной скорлупе своей каморки, выходя из неё лишь тогда, когда этого требовал лагерный режим, и даже при этом она держалась особняком.
Женевьева видела, что происходит, и во время своих ежедневных посещений, когда она приносила еду ей и малышке, делала всё возможное, чтобы развеселить подругу. Француженка прогуливалась теперь по Promenade des Anglais утром и днём, договариваясь о встречах с любым, кто мог позволить себе плотские утехи, и встречи эти происходили в каморке Графини, а расплачивались за них наличными непосредственно с хозяйкой. Некоторые из постоянных клиентов Женевьевы слушали новости по радиоприёмнику, тайно пронесённому в лагерь, и во время своих сеансов с француженкой они делились услышанным.
Близился к концу январь 1944-го, и союзные войска вели наступательные действия в Европе: Пятая армия начала наступление восточнее Монте Кассино , а южнее Рима, в Анцио , состоялась высадка морского десанта. На Восточном фронте русские начали наступление под Ленинградом и в Прибалтике и, сломив ожесточённое сопротивление немцев, взяли Новгород.
«Кажется, дела идут гораздо лучше, - весело говорила Анне Женевьева. - По всему лагерю ходят слухи, что война закончится в ближайшие месяцы».
Анна не отвечала; её душевное состояние было таким никудышным, что восторг француженки лишь усиливал грызшую её тоску, и, если Анна знала заранее, что вечером придёт Женевьева, она стала притворяться спящей, лишь бы не разговаривать с ней.
К середине февраля состояние Анны настолько ухудшилось, что ей оказались не по плечу заботы о Джанне, и всё чаще, приходя в её каморку с едой, Женевьева обнаруживала, что ребёнка нужно покормить или перепеленать, и ей приходилось брать эту работу на себя, хотя она и была в этом полной неумехой.
«Так не может дольше продолжаться, - заявила Графиня после того, как её протеже отменила очередную встречу с заключённым, желавшим заплатить огромную сумму, которую она стала теперь запрашивать за свои услуги. - Это мешает бизнесу, а я не могу этого допустить».
«Извините, мадам, но благополучие Джанны превыше всего», - ответила Женевьева.
«Я вложила в тебя кучу денег», - напомнила ей собеседница.
«И вы получите все эти деньги обратно, да ещё и с процентами, - сказала француженка, - но я собираюсь прекратить обслуживание клиентов и перебраться к Анне, пока она не поправится и не сможет ухаживать за ребёнком сама».
«Как хочешь, - пожала плечами Графиня.- Но она сможет избавиться от депрессии, только если научится сама стоять на ногах».
Всю следующую неделю Женевьева заботилась об Анне и о ребёнке. Для Анны она мало что могла сделать, разве что покупать ей на чёрном рынке диетические продукты и позволять ей спать, будя её только когда этого требовали лагерные правила вроде утренней переклички. Часто Анна оставалась в постели по двадцать и более часов, по-видимому, неспособная, или нежелающая выбираться из защитного кокона своего одеяла, и всё чаще она лежала, свернувшись калачиком и отвернувшись лицом к стене, равнодушная ко всему, что происходило возле неё.
Другие заключённые заметили, что произошло с Анной, и понимающе кивали головами; они уже повидали таких, кого называли «спящая смерть», и знали множество случаев, когда узники соскальзывали в такую пропасть отчаяния, что выхода из неё уже не было, и они совершенно теряли волю к жизни.
Женевьева решила для себя, что не допустит, чтобы это случилось с Анной, но как это сделать, она не знала. Она поймала себя на том, что всё чаще жалеет, что нет рядом с ней Джанет, у которой всегда находился мудрый совет.
«Сегодня по радио сообщили по-настоящему хорошую новость, - возбуждённо заявила двадцать пятого февраля француженка. - Союзные войска бомбили все крупные немецкие города и буквально разгромили Люфтваффе».
Анна в ответ лишь пялилась на неё глазами.
Поворот к лучшему наметился, наконец, когда комендант прислал охранника, чтобы он привёл Анну в его кабинет в административном корпусе. Сначала она, кажется, даже не поняла смысла приказания, но, когда охранник ткнул ей под рёбра ствол автомата, она поднялась с матраца и позволила Женевьеве помочь ей одеться.
Неся в одной руке младенца, француженка подошла с Анной к административному корпусу и помогла ей преодолеть невысокие ступеньки, но охранник отказался впустить Женевьеву в кабинет и велел Анне самой открыть дверь.
Комендант сидел за письменным столом, а сбоку от него был мужчина, которого Анна никогда прежде не видела.
«Я – Марк Хантер, - сказал он, вставая и подавая руку.- Вице-консул посольства Соединённых Штатов в Мадриде».
Его голос доносился до Анны будто из глубокого колодца.
«Вице-консул?» - это были первые слова, произнесённые ею за последние дни, и они прозвучали неразборчиво, будто она была пьяная.
«В Мадриде», - мягко повторил он, продолжая удерживать её руку.
Анна заметила, что комендант наблюдает за ней, и изо всех сил пыталась овладеть собой, но не могла остановить дрожь.
Марк Хантер увидел, в каком она была состоянии, и, взяв её под руку, осторожно подвёл к кожаному дивану. «Как вы себя чувствуете?» - спросил он.
«Уверяю вас, с заключённой обращались, как положено», - заявил комендант.
«Может быть, но она явно нуждается в медицинском уходе», - ответил Хантер.
«Нет, что вы, в самом деле, я отлично себя чувствую, - медленно сказала Анна.- Это просто…» Её голос смолк. Она не могла найти слов для описания своего самочувствия, а когда всё-таки попыталась сделать это, усилие оказалось для неё чрезмерным.
«Немного бренди поможет», - сказал вице-консул, посмотрев на коменданта.
Тот подошёл к буфету, вынул бутылку «Pedro Domecq » и налил в маленький бокал. Он подал его Хантеру, а Хантер поднёс его к губам Анны.
«Всего глоток», - настаивал он.
От спиртного она закашлялась.
«Попробуйте ещё немного», - уговаривал мужчина, держа бокал.
На этот раз жидкость согрела её желудок, но также и ударила ей в голову, и ясно мыслить ей стало ещё труднее. Обычно ей нравился бренди, но она не ела уже несколько часов, и поэтому влияние алкоголя оказалось сильнее.
«Получше стало?» - спросил Хантер.
Она кивнула. Её мозг работал всё же достаточно хорошо, чтобы она смогла заметить, что её посетителю, вероятно, немного за сорок. Его волосы песочного цвета поредели на висках, и на нём были ладно скроенный твидовый пиджак, голубая клетчатая рубашка, галстук в полосочку, серые фланелевые брюки и коричневые кожаные ботинки. От него к тому же приятно пахло трубочным табаком, а в его нагрудном кармане она заметила черенок самой трубки.
«Мне немного нездоровится», - сказала она.
«Состояние заключённой никоим образом не связано с условиями содержания в лагере», - заявил комендант.
«Как скажете, - ответил устало вице-консул. - Теперь, полковник, если вы не возражаете, я бы хотел побыть некоторое время наедине с заключённой».
«Думаю, это можно разрешить», - неохотно согласился комендант.
«Можете быть уверены, я дам знать послу о вашем сотрудничестве», - сказал Хантер.
Комендант кивнул и вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, вице-консул налил в бокал ещё немного бренди и проглотил его сам.
«Кажется, вам он был нужнее, чем мне», - сказала Анна.
«Общение с такими людьми, как комендант, вызывает у меня сильную жажду», - ответил он.
Он говорил немного в нос, а насмешливое выражение его карих глаз создавало впечатление, что за его достаточно официальными манерами скрывается гораздо более живая натура.
«Я уж начала думать, что правительство Соединённых Штатов не интересует моё дело», - сказала она.
«Нас оно весьма интересует, - заверил её Хантер, но в Вашингтоне была какая-то путаница. Кажется, там проверили ваши данные и не смогли найти свидетельство о рождении вашего отца».
«Возможно, потому, что он родился не в Америке».
«Но вы-то родились в Америке?»
«В Манхэттене четырнадцатого июля 1920-го года».
«День взятия Бастилии».
«День в день».
«Простите…»
«Этот день отмечает освобождение заключённых, - сказала Анна.- Будем надеяться, что это – знамение».
«Уверен, что так и будет, - ответил он, - но должен предупредить вас, что процедура установления гражданства может затянуться. Сейчас Вашингтону важнее всего победа в этой войне. Все невоенные дела откладываются на более поздний срок, когда у кого-нибудь появится время, чтобы заняться ими. К тому же административная ветвь правительства испытывает крайнюю нехватку кадров, и, пока найдут свидетельство о вашем рождении, может пройти немало времени».
«Вы говорите мне, что я должна оставаться здесь?»
«Боюсь, что это так. Пока посол не получит подтверждения, что вы действительно являетесь американской гражданкой, его руки связаны».
Анна старалась скрыть горькое разочарование, но оно, наверное, всё-таки проявилось, потому что Хантер быстро добавил: «Можете быть уверены, я сделаю всё, что в человеческих силах, чтобы ускорить ход этого дела, а вы можете мне помочь, и очень, если сообщите мне кое-какие дополнительные факты».
Он вынул маленькую записную книжку в кожаном переплёте и надел очки для чтения в полуоправе. Они сделали его старше и придали ему почти профессорский вид. Анна подумала, не ошиблась ли она в его возрасте, когда решила, что ему далеко до пятидесяти.
«Вы родились в Манхэттене. - Он бросил взгляд на неё поверх полукружий оправы. - Вы помните точный адрес?»
Анна порылась в памяти, ни ничего не вспомнила. - «Мои родители часто переезжали с места на место, когда я была ещё совсем маленькой».
Он аккуратно сделал запись в своей записной книжке. - «В какую школу вы ходили?»
«В Манхэттенскую Академию Изящных Искусств».
«У вас есть диплом или что-нибудь ещё, что подтвердило бы, что вы были там студенткой?»
«Документы были уничтожены в гетто, но моё имя и фотография были в ежегоднике».
«Когда вы закончили учёбу?»
«Целую жизнь назад. - Когда он удивлённо посмотрел на неё, она добавила: - В июне 1935-го».
«Что ж, по крайней мере, это даёт людям в Вашингтоне то, с чего можно начать, - сказал он. - Теперь, с вашего позволения, некоторые подробности о вашем ребёнке…»
Анна понимала, что это была возможность избавиться от паутины лжи, в которой она запуталась с того самого времени, когда Джанет обманула судебного секретаря в Памплоне, но колебалась, потому что не знала ещё, можно ли доверять Марку Хантеру. Он казался весьма милым, но был всё-таки бюрократом, связанным инструкциями своего правительства, а это могло означать, что Джанну отнесут к лицам без определённого места жительства, что было равносильно отказу в официальной регистрации, а она не хотела подвергать такому риску ребёнка Кеи.
«Её назвали Джанной», - сказала она.
«Необычное имя, - заметил он. - Это вы его выбрали или отец?»
«Скорее, я».
«А где он теперь?»
«Он мёртв».
«Простите».
«Он был убит в гетто».
«Если донесения, что я читал, верны хотя бы наполовину, там сущий ад».
Анна не ответила. В его голосе слышалось истинное сострадание, и она чувствовала себя виноватой, обманывая его.
«Ну, что ж, - сказал он, когда молчание слишком затянулось, - кажется, мне есть с чего начать. - Потом, как бы спохватившись, он спросил:- Где родилась Джанна?»
«А это важно?»
«Не совсем; во всяком случае, насколько это касается гражданства. Это решается по национальности выжившего родителя».
«Вы имеете в виду, что, когда будет доказано, что я – американка, Джанна тоже автоматически будет считаться американкой? - Когда Хантер кивнул, Анна почувствовала первый прилив радостного возбуждения, столь долго не испытывавшегося ею.- Она родилась в Ирати, маленькой деревеньке в Пиренеях», - сказала она.
«На испанской стороне границы?»
«Да. Это имеет значение?»
Он покачал головой. - «Я просто хотел…»
Прежде, чем он смог закончить вопрос, открылась дверь, и в комнату прошествовал комендант.
«Закончили?» - спросил он вице-консула.
«Пока да», - ответил Хантер.
Комендант вызвал охранника и велел ему вернуть заключённую в барак.
Хантер взял Анну за руку. - «Постарайтесь не волноваться. Как только я узнаю что-нибудь, обещаю сразу же с вами связаться».
«Спасибо», - ответила она.
Анна чувствовала, что Хантер наблюдает за ней, когда охранник выводил её через дверь. Его глаза напомнили ей глаза отца, не столько формой или цветом, сколько их добротой. В его присутствии она чувствовала себя в безопасности. После всего пережитого ею он казался ей необыкновенно редким человеком.

В последующие дни Женевьева наблюдала разительную перемену в своей соседке по каморке и поняла, что депрессия Анны, наконец, уходит. Её прежняя спячка сменилась безграничной энергией, а отстранённая молчаливость – болтовнёй до глубокой ночи. Она в мельчайших подробностях расписывала свою встречу с Марком Хантером, часто повторяя его уверения, что установление её гражданства и освобождение из лагеря – лишь вопрос времени.
«Он тебе понравился бы, - говорила Анна француженке.- Он такой добрый и терпеливый».
Женевьева, не знавшая в своей жизни ни одного мужчины, обладавшего хотя бы одним из этих качеств, не могла удержаться от мысли, что оценка, данная Анной вице-консулу, была основана более на том, во что ей хотелось верить, чем на реальности, но она не стала портить обретённую подругой восторженность подобными сомнениями, а просто слушала и стремилась изо всех сил не заснуть, пока Анна хотела говорить.
Менее чем через две недели после первого визита Хантера охранник вновь привёл Анну в административный корпус, где в кабинете коменданта оказался ждавший её в одиночестве Марк Хантер. Он был явно рад новой встрече с ней. Сказав, что пока не получил никаких официальных сведений из Вашингтона, он добавил, что, благодаря отношениям quid pro quo , бывшим у него с одним чиновником испанского правительства, ему удалось добиться разрешения забрать её на пару часов из лагеря.
«Я подумал, что вам, возможно, захочется посмотреть, как выглядит мир снаружи», - сказал он.
«А что комендант, он одобрил эту идею?»- спросила она.
«При условии, что я беру всю ответственность на себя и гарантирую, что вы вернётесь до наступления комендантского часа», - сказал он.
За Джанной присматривала Женевьева, поэтому у Анны не было причины отказаться от этого предложения, и всё-таки ей трудно далось принятие решения. После столь долгого времени, в течение которого ей приходилось лишь механически выполнять чужие команды, ей казалось теперь невозможно самой распоряжаться собственной жизнью. Хантер чувствовал эту её раздвоенность. Он мягко приободрил её, взял под руку и повёл к главным воротам.
«Проедемся?» - спросил он, жестом указывая на машину, припаркованную сразу за последним часовым.
«Я лучше пройдусь пешком, - ответила Анна. - Я почти забыла, что это такое – идти, куда хочешь, не боясь окрика охранника».
Он кивнул и, продолжая держать её под руку, медленно пошёл с ней к центру города, имевшего то же название, что и лагерь. Был базарный день, и по улицам сновали люди, делая покупки у уличных торговцев, стоявших возле своих тележек, улыбавшихся, когда они проходили мимо, и обменивавшихся любезностями с Хантером, который отвечал им не беглом испанском.
«Дайте мне знать, если вам чего-нибудь захочется, - сказал он. - Мне только что выдали зарплату, и я не могу придумать лучшего способа потратить деньги».
Пока он говорил, Анна поймала своё отражение в витрине магазина и едва узнала увиденный ею образ. Хотя ей было ещё только двадцать три, с ввалившимися от голода щеками и тощим телом, одетым в лохмотья, она выглядела вдвое старше.
Хантер заметил, что произошло. - «Я вытащу вас из этого проклятого места, даже если это будет последнее, что я сделаю», - сказал он Анне.
Анна была слишком подавлена своим видом, чтобы что-то ответить, и продолжала молчать, когда они пошли дальше по улице.
«Скажите мне, что вам хотелось бы сделать, что угодно», - сказал он.
«Что угодно? - она немного подумала. - Я хотела бы принять горячую ванну и переодеться во что-нибудь чистое».
«Я знаю такое место».
Он привёл Анну в магазин в центре города и попросил, чтобы ей показали всю одежду её размера, имевшуюся в магазине. Предвкушая солидный куш, тучная хозяйка позвала своих продавщиц, которые быстро принесли самые разнообразные платья, туфли и шёлковое нижнее бельё. Хозяйка намеренно предложила Анне самые дорогие образцы из представленных.
«Не спешите, - сказал Хантер. - Пока вы выбираете, я устрою вам ванну в моём отеле».
Анне неожиданно подумалось, что щедрость Хантера – это не просто проявление доброты, как ей по наивности показалось, и что он рассчитывал на любовные приключения, но он ушёл прежде, чем она могла возразить ему. Она долго сидела в маленькой клетушке, служившей примерочной, окружённая яркими платьями, раздумывая, что же делать. Она посмотрела на себя в длинном, во весь рост, зеркале, висевшем за дверцей. На этот раз её внешность не была смягчена размытым отражением магазинной витрины, и увиденное ею поразило её ещё больше, чем прежде. Она стояла, обнажённая, под резким светом единственной лампы, через кожу цвета несвежего сала проступали рёбра. Даже волосы её, когда-то такие пышные и тёмные, теперь свисали грязными сосульками. Почему же, подумалось ей, Марк Хантер так добр к ней?
«Мне показать вам ещё что-нибудь?»- спросила хозяйка магазина, заглядывая через щель в занавесках.
«Нет, спасибо», - ответила Анна.
«Какое вам понравилось?»
Она заколебалась. - «Наверное, второе…»
«С туфлями в тон?»
Анна кивнула.
«А нижнее бельё?»
Она начала отказываться, потом подумала о Женевьеве и поняла, каким великолепным подарком для неё окажется изысканное шёлковое бельё.
«Я возьму гарнитур персикового цвета с кружевной отделкой», - сказала она.
«Превосходный выбор, - заверила её хозяйка магазина. - Сеньор будет очень доволен».
Анна сомневалась в этом, особенно если учесть, что она сообщила Хантеру, что не имеет намерения ложиться с ним в постель. Поэтому она и выбрала намеренно самый простой и дешёвый наряд. Она не желала одурачивать его, но и не хотела и дальше ходить в тюремном тряпье. Она решила, что лучший способ справиться с ситуацией – это сказать ему, что она считает деньги, потраченные им на одежду, ссудой, которую она вернёт, как только её репатриируют.
«Готовы?»- спросил из-за занавески Хантер.
Она расправила на себе простенькое платьице из хлопка, выбранное ею, и в последний раз погляделась в зеркало. Новая одежда совершенно преобразила её, и только волосы были неухоженные. Выйдя из кабинки, она сделала небольшой пируэт.
«Вы выглядите великолепно», - сказал он.
«А как быть с этим, сеньорита?»- спросила хозяйка магазина, показывая персиковое нижнее бельё.
Анна почувствовала, что заливается краской.
«Я взяла его для подруги», - объяснила она.
«Разумеется, - усмехнулся Хантер, доставая из бумажника пачку песет и протягивая их хозяйке магазина. - Теперь дело за горячей ванной».
«Casa Grande Blanco » оказалась небольшой гостиницей, из числа тех неописуемых заведений, в которых часто останавливаются коммивояжёры. Она располагала лишь пятью спальнями, обитателям которых приходилось довольствоваться единственной ванной комнатой, в которой находилась огромная ванна с массивными медными кранами.
«Все номера заняты, и я не смог получить вам отдельную комнату, - объяснил Хантер, когда они подошли к бару, служившему одновременно и регистрационной стойкой, - но хозяин говорит, что вы вполне можете переодеться в моём номере, а горячей воды для вашей ванны предостаточно».
Анна была разочарована бесцеремонностью Хантера. Она ожидала от него более обходительного обращения и большего соответствия с его культурной внешностью, но он явно не считал необходимой подобную щепетильность, возможно, полагая, что после всего пережитого в лагере она с радостью согласится на всё, что ей предложат. Эта мысль вызвала у Анны жгучее негодование. Её злило, что он думает, будто может купить её за новые тряпки. Если владелица магазина ещё не избавилась от вонючих лохмотьев Анны, она вернёт свой новый наряд и выскажет Хантеру всё, что думает о нём.
«Вы найдёте мой номер на верхней лестничной площадке, - сказал он, протягивая ей ключ. - Ванная – в конце коридора. Её легко найти. Я подожду, пока вы не закончите, здесь, в баре».
Его доверчивость застала Анну врасплох, и, всё ещё растерянная, она поднялась наверх и открыла дверь его номера. Она была почти готова услышать за собой звуки его шагов и извиняющееся бормотание, оправдывающее его появление, когда она раздета, но так и не услышала. Не потревожил её Хантер и после, когда она, надев его халат, снова открыла дверь и торопливо прошла по коридору в ванную.
Заранее предупреждённая Хантером жена хозяина гостиницы уже набрала ванну и оставила на столике рядом с ванной, наполненной чуть ли не до краёв горячей водой, от которой валил пар, чистые полотенца. Были даже кусочек туалетного мыла и стеклянная банка с солью для ванны.
Сняв халат, Анна погрузилась в воду так, что она достала до её подбородка, потом откинула голову на закруглённый борт ванны и закрыла глаза. Ощущение было таким восхитительным, что она отдалась ему целиком; жар разлился по всему её телу, изгоняя напряжение, копившееся в ней месяцами, и она почувствовала, что начинает расслабляться. Открыв банку с солью, она высыпала в воду кристаллы и смотрела, как они тают, образуя красные, оранжевые, жёлтые, синие, зелёные разводы. Запах, исходивший от них, разбудил воспоминания о весенних вечерах, когда она прогуливалась с отцом по парку Лазиенки, и она держала его за руку, пока они шли по гравийным дорожкам между клумбами нарциссов и крокусов. Ей было тогда девятнадцать или двадцать, и она обладала свежей красотой, заставлявшей оборачиваться проходивших мимо молодых людей. Отец смеялся и говорил: «Однажды ты найдёшь себе мужа и покинешь своего старого отца», а она постоянно уверяла его, что он совсем не старый и что она никогда не оставит его. Теперь он был мёртв. И уже она чувствовала себя старой.
Почувствовав, как первая волна радостного возбуждения схлынула, она вновь занялась мытьём, сначала нанеся на волосы шампунь, а затем покрыв всё тело тонким слоем мыльной пены. Она ополоснула волосы, нырнув с головой под воду, а потом повторяла всё снова и снова, пока не защипало кожу.
Но из ванны она вылезла лишь тогда, когда вода совсем остыла и в медном кране тоже не оказалось воды, чтобы снова наполнить ванну. И всё равно она выбиралась из ванны с неохотой, но, наконец, она вытерлась пушистым белым полотенцем и вернулась в спальню. Надев новое платье, она причесала волосы и спустилась вниз, найдя Хантера сидящим за столиком у окна. Он посмотрел на неё и улыбнулся. - «Вы выглядите…»
«Как новая женщина?»
«Ну, скажем, как другая версия старой…»
«Теперь я понимаю, почему вы дипломат».
Он усмехнулся. - «Есть хотите?»
«Помираю от голода».
Он подозвал официанта и сделал заказ на испанском. - «Еда здесь очень простая, - объяснил он. - Я попросил его принести омлеты с сыром, зелёный салат, бифштексы, жареный картофель и свежий хлеб, и много масла».
«Повторите, пожалуйста, это снова, и помедленнее».
«Красиво звучит?»
«Великолепно».
«Белое или красное вино?»
«Вы не будете возражать, если я закажу молоко?»
«Конечно, нет». - Когда официант принёс им еду, Хантер заказал кувшин молока и два стакана.
«Не лишайте себя из-за меня вина».
«Поверьте мне, никаких лишений. Я посещаю бесконечные приёмы с коктейлями. Такая уж работа у дипломатов, понимаете. Там столько времени тратится на выпивку и общение, что его почти не остаётся на действительно важные вопросы. Я рад любой возможности пощадить свою печень».
Анна оценила его старание сделать её непринуждённой, и эту учтивость он проявлял и во время дальнейшего разговора. Он почувствовал, что она не желает говорить о себе, поэтому рассказал о своей жизни, заявив, что родился в Бостоне в семье верхнего слоя среднего класса, закончил Гарвардский университет и стал профессиональным дипломатом вскоре после окончания колледжа.
«Моё поступление на службу в Государственный Департамент сделало родителей очень счастливыми», - добавил он.
«Почему?»- спросила Анна.
«Я всегда любил искусство, и они боялись, что я проведу остаток жизни в мансарде где-нибудь на Левом Берегу ».
«А это было бы так плохо?»
«Так считал мой отец. Для него были важны деньги и респектабельность; искусство – это ремесло, которое едва ли даст и то, и другое».
«Вы жалели, что стали дипломатом?»
«Я ненавидел свою работу чуть ли не с того самого дня, когда приступил к ней».
«А вы не могли бросить службу?»
«Не так всё просто, - ответил он. - Мне надо было содержать жену. Она была инвалидом, рассеянный склероз . Он случился в самом начале нашего брака и следующие восемь лет неуклонно прогрессировал. Ей приходилось постоянно иметь при себе сиделку и требовался ежедневный медицинский уход. А это стоит много денег. Как член Государственного Департамента, я имел страховку, но, если бы я сменил работу, я лишился бы её».
«Извините, - сказала она. - Я не хотела выпытывать у вас это».
«Когда говоришь об этом, становится легче, - ответил он. - Она умерла летом 1940-го. Тогда-то я и подал прошение о должности за океаном и был отправлен в Мадрид. В Гарварде я специализировался на языках и отлично говорил по-испански, так что это выглядело вполне логичным назначением. Но, куда бы меня ни послали, я был бы только рад. Я просто хотел уехать подальше. Нелегко было продолжать жить ханжой».
«Не понимаю».
«Когда моя жена умерла, все выражали мне соболезнования. Чего они не знали, а я не мог им сказать, - это то, какое облегчение я испытывал. Её постоянно мучили боли, а я не мог смотреть, как она страдает. Смерть была для неё самым милосердным выходом. Я сожалел только о том, что её болезнь не позволила нам иметь детей».
Они помолчали. Хантер посмотрел на часы. - «Поздновато. Пожалуй, пора отвезти вас обратно в лагерь. Комендант поражает меня как человек, ждущий от других пунктуальности».
«Он требует её», - сказала Анна.
Хантер встал и придержал ей стул. - «Что ж, не хочу злить его, потому что я собираюсь навестить вас снова. Вы не возражаете?»
«Мне очень понравился сегодняшний день», - ответила Анна, намеренно уклонившись от прямого ответа, потому что не знала, чего он ожидает от их отношений.
У главных ворот он взял её руку и сказал: Бог свидетель, как мне не хочется, чтобы вы возвращались сюда, но, если я могу помочь, это будет ненадолго».
Он подержал ещё немного её руку, потом повернулся и зашагал к машине. Анна подождала, пока он уехал, а затем подошла к часовому у главных ворот, который доложил о её возвращении коменданту и велел ей идти в свой барак.
Когда Анна вошла в каморку, Женевьева ждала её. Француженка уже покормила Джанну и уложила спать, поэтому она могла уделить всё своё внимание рассказу подруги о дне, проведённом ею на воле. Она желала знать каждую подробность, особенно об одежде, которую примеривала Анна, а когда Анна подарила ей нижнее бельё, Женевьева потёрла шёлковыми вещицами по щеке.- «Они слишком красивы, чтобы носить их в этом свинарнике, но обещаю, что надену их в день своего освобождения».
Француженка полагала, что Анна заплатила за подарки, переспав с Хантером, и, когда услышала, что вице-консул даже не предлагал этого, ей трудно оказалось понять, почему он был так щедр.
«По-видимому, этому мужику не особенно везло в любви в его жизни», - сказала она.
«Ну, если он считает, что я – та женщина, которая подарит её ему, боюсь, он будет очень разочарован».
«Почему?»
«Просто у меня к нему не такое чувство».
«Да кого волнуют эти чувства? - спросила Женевьева. - Важно то, что ты ему нравишься, и это даёт тебе власть над ним. Ты будешь дурой, если не воспользуешься ей, не ради себя, так хотя бы ради Джанны».
Анна не ответила. Ей не хотелось признавать этого, но она понимала, что её подруга говорит правду: прежде всего она должна заботиться сейчас о ребёнке.
«Я слишком устала, чтобы думать об этом сейчас», - сказала она.
«Только запомни, что я сказала тебе, - настаивала Женевьева, аккуратно запаковывая подаренное ей Анной шёлковое нижнее бельё. - Марк Хантер может оказаться твоим средством выбраться отсюда и твоим шансом обеспечить Джанне достойную жизнь».

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: