Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

17.
В течение следующих пяти недель Марк Хантер трижды навещал Анну по разным поводам, и каждый раз он прибывал с письменным разрешением от своего коллеги в испанском правительстве, позволявшим ей покидать вместе с ним лагерь. Пребывание на воле постепенно увеличивалось от нескольких часов до целого дня, и в начале апреля Хантер предъявил коменданту документ, гласивший, что Анне следует разрешить двадцатичетырёхчасовое отсутствие в Миранде де Эбро.
«Это совершенно против всяких правил, - заметил комендант.- Однако, кажется, решение уже принято моими начальниками, поэтому у меня нет иного выбора, как подчиниться. Но я должен потребовать, чтобы вы доставили её обратно завтра вечером до начала комендантского часа».
«Я гарантирую это», - ответил Хантер, и комендант поставил свою визу на разрешении.
Вице-консул вернулся в зону за главными воротами, ставшую местом, где он всегда встречал Анну, и нетерпеливо забарабанил пальцами по крылу маленького «Фиата» с откидным верхом, в котором он приехал из Мадрида, разглядывая группы заключённых, стоявших на плацу.
Давным-давно не испытывал он такого нетерпения, с тех пор, как он явился на своё первое свидание, когда ему было шестнадцать, а было это двадцать шесть лет назад. Когда, наконец, он увидел Анну, на ней было то простенькое хлопковое платье, что он купил ей в первый день, когда они выехали из лагеря вдвоём.
«Я боялся, что-нибудь случилось», - сказал он, придерживая дверцу, когда она садилась в машину.
«Извините, - ответила она. - Женевьева задержалась, и мне пришлось кормить Джанну».
«Как она?»- спросил он, лавируя по узким, запруженным телегами, улицам.
«Женевьева?»
«Джанна».
«Обе в порядке, - ответила Анна со смешком. - Женевьева ещё не надевала нижнее бельё, которое вы ей купили. Она утверждает, что наденет его в тот день, когда её освободят».
Возникла неловкая пауза; освобождение из лагеря для интернированных стало щекотливой темой, потому что, несмотря на все усилия Хантера ускорить дело, свидетельство о рождении Анны до сих пор не было найдено, и, сколько раз он ни пытался нажать на Вашингтон, чтобы по её делу было принято решение, там изворачивались, заявляя, что всё возможное уже сделано.
«Теперь, когда Джанна ползает, с ней стало трудно справляться, - сказала Анна, намеренно выбрав новую тему для разговора. - Как-то утром я нашла её чуть не выползшей из барака».
«Я спрошу у коменданта, можно ли взять её с собой в один из наших выездов, - сказал он.- Я очень хотел бы с ней познакомиться, да и пляж ей понравится».
«Так мы едем на пляж?» - спросила Анна.
Он кивнул. - «Деревня под Рибадео . Между Луаркой и Виверо , около двухсот миль к западу отсюда».
«Двести миль!»
«Почти».
«А у нас есть время для такой дальней поездки?»
«Комендант дал добро, чтобы вы вернулись завтра вечером к комендантскому часу».
Анна посмотрела на него, но ничего не сказала. Хантер откинул верх автомобиля, и, когда она положила голову на спинку сиденья, ей стали видны в небе пушистые белые облака. Был чудесный весенний день с лёгким ветерком, и солнце ярко сияло на снежных шапках, венчавших вершины далёких Пиренеев. На какой-то короткий миг ей вспомнились ужасы, которые пришлось пережить в этих горах ей и другим, и облегчение, испытанное ею, когда, перейдя границу, она обозревала равнины западнее Памплоны. Она гадала тогда, доберётся ли когда-нибудь до них, и то, что она всё же добралась, казалось ей чудом.
Когда они доехали до места, был ранний вечер, и мягкие сумерки одолжили ночному небу над рыбацкой деревушкой бархатный полог. Они остановились возле вычурной гостиницы с видом на бухту и немного посидели, наблюдая за тем, как рыбаки выгружают из ярко раскрашенных лодок с высоко задранными носами свежий улов. Огромные кормовые фонари, используемые в море для завлечения в сети рыбы, сейчас обеспечивали работавшим освещение.
«На обед у нас будет что-нибудь из этого улова», - сказал Хантер.
«Вы бывали здесь прежде?»
«Один раз. Здесь красиво».
Анна понимала, что, если она не собирается спать с Хантером, сейчас самое время сказать ему об этом, но она промолчала и пошла вслед за ним в гостиницу.
Хозяин был за маленькой стойкой, и, увидев вновь прибывших, он заторопился поприветствовать их. - «Сеньор Хантер! Добро пожаловать. Очень рад видеть вас снова, а на этот раз вы, я вижу, привезли с собой жену. Комната готова, и, как только вы пожелаете, обед будет подан в портик».
Хантер повёл Анну вверх по лестнице в спальню с видом на берег моря. В ней была большая двуспальная кровать. - «Я не говорил ему, что вы – моя жена, - сказал он.- Наверное, он сам так решил. Если хотите, чтобы мы спали врозь…»
«Марк, - тихо оборвала его она, - всё нормально».
Выражение облегчения, пробежавшего по его лицу, было облегчением мальчишки, набравшегося смелости пригласить девушку на танец и не получившего отказ. Оно придало ему беззащитность, которую она нашла обворожительной, и, когда он заключил её в объятия, она не сопротивлялась.
«Боже, я хотел держать тебя вот так с того самого ужасного дня в кабинете коменданта», - прошептал он.
«Почему же ты ждал так долго?»- спросила она.
«Ну…- он смолк. - С одной стороны, я гораздо старше тебя…»
«А с другой?»
«Я не был уверен, что ты хочешь этого».
Она повернула лицо, и их губы встретились. Он осторожно поцеловал её с величайшей нежностью, и она ответила на его объятия тепло, но не очень страстно.
«Завтра мы можем пойти на пляж, - сказал он возбуждённо. - Мы устроим пикник и проведём всё утро, исследуя пещеры. Бьюсь об заклад, ты никогда не видела ничего подобного».
Они пообедали на веранде гостиницы, представлявшей из себя крытый портик, настолько узкий, что в нём смогли разместиться только их столик и ещё один, занятый мужчиной и женщиной, которые уже поели и ушли вскоре после того, как Анна и Хантер уселись за свой столик. Стемнело, но они ещё могли разглядеть рыбаков, выгружавших свои лодки в крошечной бухточке, расположенной прямо под ними, и, когда луна появилась из-за мыса, её бледный свет задрожал на спокойной глади океана. Воздух был тёплым и разносил аромат распускавшегося по ночам жасмина, к его сладости примешивались терпкие запахи дыма от костра и оливкового масла. Рыбаки окликали друг друга под тихий плеск волн, и кричали чайки, сновавшие над лодками в надежде поживиться.
О чём-то подобном и мечтала Анна, когда, будучи подростком, она воображала себе обстоятельства, при которых она впервые займётся любовью; виды, запахи и звуки заключали в себе романтику, всегда бывшую столь неотъемлемой частью создававшихся ею фантазий.
Только мужчина был не такой: Марк был достойным, добрым, любящим человеком, к которому она испытывала настоящую привязанность, но он не был тем принцем, которому она отдавалась в своих мечтах. И всё-таки она ощущала растущую дрожь при мысли о том, что наверняка должно случиться, смесь самых разнообразных чувств, от возбуждения до страха.
Когда хозяин гостиницы принимал их заказ, Анна попросила вина. Хантер, похоже, удивился её просьбе, но не стал обсуждать её и заказал бутылку Irouleguy . Это – местное vin rosé ,- объяснил он. - Думаю, оно тебе понравится».
Вино оказалось восхитительным, и еда ему вполне соответствовала: креветки в масле, салат из листьев эндивия и помидоры в пряном соусе, обжаренный на углях палтус, и сыр с фруктами на десерт. Когда хозяин гостиницы подал кофе, он также принёс бутылку бренди «Pedro Domecq» и немного «Anis del Monо».
Во время обеда, несмотря на внутреннее волнение, Анне удавалось внимательно слушать рассказ Хантера о своих обязанностях вице-консула, и он описывал свою работу со значительной долей юмора. Он рассказал ей даже несколько анекдотов, чтобы показать доходящее до смешного обилие бюрократии во всех сношениях с Вашингтоном.
«Им всё нужно в трёх экземплярах, - говорил он. - Когда мы попросили разрешение сделать ремонт в наших офисах, правительство настояло на том, что краска будет отправлена из Штатов морем, и к тому времени, когда она прибыла в Мадрид, она совершенно засохла».
«И что же вы сделали?» - спросила Анна.
Хантер улыбнулся. - «Мы отправили эту дрянь обратно в Вашингтон с запиской, в которой говорилось, что цвет не подходит, и поручили работу местному подрядчику».
Анна поймала себя на том, что смеётся над его рассказом чуть громче, чем следовало бы, и поняла, что пьянеет. Она редко пила спиртное, и сейчас пила лишь для того, чтобы преодолеть возникшую нервозность. Её не так беспокоило то, что она была ещё девственницей; она была так напугана событиями в гетто, тяготами перехода через Пиренеи, смертью Кеи и нелёгкой жизнью в лагере для интернированных, что была не уверена в том, что сможет проявить по отношению к Марку достаточную чувственность и желание.
«Тебе надо было сделать это самому, - немного заплетающимся языком сказала она. - Это был твой великий шанс стать художником».
На этот раз засмеялся он. Впервые видела она его таким непринуждённым. Напряжение, заметное в нём этим вечером чуть раньше, ушло, а с ним – и его робость. Он уже не колебался, прикасаясь к ней, и часто клал свою руку на её ладони.
«Как насчёт твоих несбывшихся мечтаний?» - спросил он.
Последние четыре года её фантазии ограничивались простым желанием выжить, но она не хотела, сказав это, испортить настроение вечера. Поэтому она прошептала: «Я слишком устала, чтобы рассказывать о них сейчас, их так много».
Он понял её ответ как намёк на то, что она готова лечь в постель, и повёл её наверх. Жена хозяина гостиницы зажгла небольшую масляную лампу и свернула покрывало. Ставни были открыты, и шорох волн, набегавших на галечный пляж, как будто отделял их комнату от всего мира с его военной и разрухой.
Анна стояла у окна, глядя в ночную тьму, и её сердце забилось чаще, когда она услышала, что Хантер раздевается, а когда он обхватил её сзади руками, она начала дрожать.
«Я так хочу тебя, - прошептал он, прижимаясь губами к её затылку. - Ложись в кровать».
Она немного поколебалась, а когда повернулась, увидела, что он разложил для неё шёлковую ночную рубашку.
«Красивая, - сказала она, взяв её в руки и держа перед собой. - В ней я буду себя чувствовать особенной».
Войдя в маленькую ванную, примыкавшую к номеру, Анна разделась при свете свечи. Света этого было достаточно, чтобы она смогла разглядеть себя в зеркале. Она выглядела лучше, чем в тот день, когда Марк впервые увёз её из лагеря, но лицо казалось бледным, а в глазах была напряжённость, отражавшая её потаённые чувства. Сейчас, когда пришёл этот миг, она нервничала гораздо больше, чем могла предположить. Всё, о чём она могла думать – это как представить себя в самом выгодном свете. И побуждало её к этому не столько желание угодить Марку, сколько стремление наполнить реальностью фантазии, которые у неё были о первом занятии любовью. В мечтах она всегда видела это как ритуал, состоящий из совершенных частей: места, атмосферы, мужчины и того, как она будет выглядеть. То, что в действительности всё оказалось не совсем так, как она воображала, в более нормальных условиях повергло бы её в тоску, но после прошедших четырёх лет она была полна решимости.
Высунувшись из окна, увитого жасмином, она сорвала горсть лепестков, растёрла их между ладонями и натёрла ими всё тело. Нежный аромат окутал ванную, и она надела купленную ей Марком ночную рубашку и вернулась в комнату, где ждал он.
«Ты очень красива»,- сказал он, сидя на кровати.
Он привлёк её к себе и положил голову на её грудь. Она посмотрела на его обнажённое тело: оно было стройным, крепким и более мускулистым, чем она себе представляла. Зрелище это произвело на неё сильное впечатление, скорее, не пропорциями его тела, а тем, что она впервые видела совершенно голого мужчину. Он спустил ночную рубашку с её плеч и нежно стянул её вниз через холмы её грудей, дав ей упасть на пол к её ногам. Стоя обнажённой перед ним, она вдруг почувствовала себя беззащитной и полуотвернулась от него, движимая смущением и неловкостью.
«Расслабься, - прошептал он, - я только хочу попробовать твою сладость».
Она чувствовала себя неуверенно, сознание её затуманилось, и, когда он привлёк её к себе, она инстинктивно отпрянула, но, когда он поцеловал её груди и она ощутила на своей коже тепло его дыхания, по ней пробежала волна неожиданного возбуждения. Она хотела отдаться целиком этому ощущению, но заметила, что всё ещё упирается, а когда он потянул её к себе на кровать, её тело продолжало оставаться напряжённым.
«Я не собираюсь причинить тебе боль», - прошептал он.
«Дело не в этом…»
«В чём же тогда?»
«Я просто не знаю, как…»
«Я покажу тебе, - выдохнул он, целуя её губы, шею и соски, пробираясь пальцами по её животу и просовывая их между ног.
Анна откинулась на подушки, тронутая его нежностью и терпением, а он пробежался кончиком языка по её грудям, постепенно опуская голову всё ниже, пока не добрался до лобка, и коснулся её клитора. Она вздрогнула, но не от отвращения или страха, а от никогда прежде не испытанного ею неконтролируемого спазма.
«О, Марк!» - быстро придыхая, произнесла она.
Он не ответил, но продолжал двигать языком взад и вперёд, пока не привёл в возбуждение каждый нерв её тела, потом медленно двинулся языком вниз, между её икрами, пока не добрался до ступней, и начал водить языком между пальцами её ног.
Дыхание Анны участилось. Несмотря на первоначальную скованность, она обнаружила, что её тело откликается на его ласки: соски набухли и отвердели; влагалище стало тёплым и влажным; она чувствовала, как его член прижимается к её телу. Голова её то становилась ясной, то затуманивалась, а тело начало подчиняться своим собственным ритмам, безотчётно и своевольно. Когда Марк оседлал её, она обхватила руками его ягодицы и потянула его к себе, подняв свой таз, но он не стал сразу проникать в неё, а легонько поводил головкой члена по половым губам, обеими руками сжимая и разжимая её груди.
Это его действие вызвало дрожь наслаждения, но он вошёл в неё только тогда, когда она была на грани оргазма. Она ощутила острую боль, и, когда она отпрянула, он прошептал: «Я люблю тебя, приди же ко мне, приди!»
Его слова перемежались короткими, частыми вздохами, а тело покрылось потом. Невольно мускулы её напряглись, и она вся оставалась сжатой до тех пор, пока не испытала оргазм, и в этот самый миг он кончил, выстрелив пульсирующей струйкой семени глубоко в неё. Их тела продолжали прижиматься друг к другу, и они ощущали биение сердец, окутанные острым, мускусным запахом секса. Слёзы наполнили уголки глаз Анны, и это её удивило, потому что ей не было грустно.
В наступившей тишине они крепко обнимали друг друга, слушая, как волны перекатываются на галечном берегу, затерянные каждый в своих раздумьях: для Анны это удивление собственной чувственностью, оказавшейся сильнее, чем она ожидала; пение её матери; смех друзей на седере; и хлопок выстрела, который Якоб сделал в затылок её умиравшего отца.
«Ты дрожишь», - сказал Марк.
«Мне холодно».
Он встал и закрыл ставни. В сумрачном свете масляной лампы его лицо казалось старым, и она поняла: то, что он почти в два раза старше её, всё-таки имеет значение. Вернувшись к кровати, он потянул одеяло и начал было забираться под него, но вдруг насторожился и внимательно посмотрел на простыню, на которой они только что любили друг друга. Явно озадаченный, он взял масляную лампу и поднёс её ближе к кровати. Её свет упал на кровавое пятно, выступавшее из-под той части простыни, на которой она лежала, - тёмный, с неровными краями прямоугольник, всё ещё мокрый и поблёскивавший в тусклом свете лампы.
«Да ты истекаешь кровью», - сказал он.
Анна думала, что липкая жидкость между её ногами – это сперма, вытекшая из её влагалища, но теперь она поняла, что острая боль, испытанная ею, когда он вошёл в неё, была вызвана разрывом её девственной плевы. Её мать как-то говорила ей, что у многих женщин не бывает кровотечения, когда они в первый раз занимаются любовью; возможно, ей хотелось поверить, что она – одна из них, потому что, ложась в постель с Марком, она знала, что рискует выдать, что она не могла быть настоящей матерью Джанны.
«Помнишь, ты говорил мне, что, когда люди выражали тебе соболезнование по поводу смерти твоей жены, ты чувствовал себя ханжой?» - спросила она.
«Да, но…»
«Вот и я живу с этим несколько месяцев»,
«Я не понимаю…»
«А я хочу, чтобы ты понял, потому что теперь важно, чтобы мы были честными друг перед другом», - сказала она.
Запинаясь, она описывала, как Кея умерла, родив Джанну, как Джанет солгала судебному секретарю в Памплоне; почему необходимо было поддерживать иллюзию, будто она –мать ребёнка, когда их интернировали; и то, как трудно было выносить эту фальшь после её знакомства с ним.
«Почему же ты не сказала мне этого раньше?» - спросил он.
«Откуда мне было знать, как ты на это отреагируешь, - сказала она,- а я не могла допустить, чтобы Джанна стала лицом без гражданства».
«Ты должна была знать, что я пойму».
«Почему? - спросила она. - Мой опыт в гетто и в лагере для интернированных не давал мне особых поводов доверять кому-то».
«И то, что ты занималась со мной любовью, - это тоже часть твоего ханжества?» - спросил он.
«Меня влекло к этому не меньше, чем тебя, - ответила она. - Если ты не почувствовал этого, у нас едва ли есть какая-нибудь надежда».
«Этого ты хочешь для нас – надежды?»
«Я слишком запуталась, чтобы вообще быть в чём-то уверенной, кроме того, что я устала от лжи».
«Тогда давай попробуем начать снова».
«А мы сможем?»
«Думаю, да».
«Как?»
«Я мог бы жениться на тебе». - Он сам, кажется, удивился внезапности своего предложения.
Анна вспомнила, что сказала ей Женевьева, когда они разговаривали после её первой совместной с Марком вылазки из лагеря: «Да кого волнуют эти чувства? Важно то, что ты ему нравишься, и это даёт бебе власть над ним. Ты будешь дурой, если не воспользуешься ей, не ради себя, так хотя бы ради Джанны».
«Всё это так быстро», - сказала она.
«Тогда подумай об этом. Ладно?»
Она кивнула и стала смотреть, как он берёт полотенце и аккуратно расстилает его поверх кровавого пятна. Почему-то ей хотелось, чтобы он не делал этого. Когда он задул масляную лампу, она, вместо того, чтобы прильнуть к нему, лежала с открытыми глазами, пытаясь привести в порядок свои мысли, но в чувствах её был такой разброд, что она, наконец, отказалась от этой попытки и провалилась в глубокий сон.
Когда она проснулась, спальня утопала в солнечном свете. Она окликнула Марка, и он отозвался из-за двери маленького балкончика.
«Есть хочешь?» - спросил он.
«Ужасно».
«Хорошо. Я попросил хозяина гостиницы принести нам кофе, булочки и много мёда. Как это звучит?»
«Великолепно».
После завтрака они спустились на пристань и смотрели, как рыбаки возятся в своих лодках. Они болтали о всяких пустяках, но потом Марк взял Анну за руку и повёл её по пляжу к скалистому утёсу, находившемуся неподалёку от деревни.
«Ты подумала о том, что я говорил минувшей ночью?» - спросил он.
«Да», - тихо ответила Анна.
«И?»
«Я сказала тебе, что не хочу больше лгать, а правда в том, что я до сих пор не знаю, что я чувствую к тебе. Единственным способом суметь прожить последние несколько лет было научиться не чувствовать. Надеюсь, это изменится, но…»
«Всё, о чём я прошу – это время, чтобы у нас появилась надежда».
«Ты уверен?»- спросила Анна.
Вместо ответа он обнял её и прижал к себе.

Шесть недель спустя, двадцать второго мая 1944 года, Анна Максвелл-Хантер стояла у бортовых перил парохода «Uppsala» , судна, зарегистрированного в Швеции и направлявшегося из Лиссабона в Нью-Йорк, и смотрела, как тает вдали португальский берег. Марк остался в каюте, чувствуя, что ей нужно побыть одной, и занимался распаковыванием одежды, купленной во время их трёхдневного медового месяца в Лиссабоне.
Свадьба, гражданское бракосочетание, на котором присутствовали посол США и несколько дипломатов, коллег Марка, происходила в Мадриде, куда Анна приехала после освобождения из Миранды де Эбро. Последнюю ночь в лагере для интернированных она провела вместе с Женевьевой; они не спали, проводя час за часом в воспоминаниях о пережитых вместе временах, а когда заговорили о смерти Кеи, обе заплакали. Перед самым приходом охранника, явившегося, чтобы доставить Анну к коменданту, у которого её ждал Марк, Анна передала Женевьеве рубин, оставленный Джанет, когда ту репатриировали в Англию.
«Он нужен тебе больше, чем мне, - сказала Анна. - А за Джанной теперь будет хороший уход». Они в последний раз обнялись, Анна бросила сквозь слёзы, струившиеся по щекам, последний взгляд на Женевьеву.
Когда Анна по прибытии в Мадрид открыла чемодан со своими немногими пожитками, она обнаружила маленький пакет, завёрнутый в папиросную бумагу. В нём было шёлковое бельё, которое она подарила Женевьеве несколько месяцев назад, и записка: «Носи это за меня. Люблю. Женевьева».
И сейчас Анна снова заплакала: от грусти расставания с подругой и от облегчения, что пережитые ей ужасы остались, наконец, позади.
«Как ты себя чувствуешь?»
Она обернулась и увидела Марка с Джанной на руках. Ничего не отвечая, она вытерла глаза, взяла ребёнка, и под руку со своим молодым мужем стала смотреть на далёкий луч солнца, прорвавшийся сквозь толщу тёмных облаков.

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: