Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

18.
Лондон, тринадцатое мая 1945 года.
Джанет Тейлор пыталась выглядеть довольной собой, но в действительности она чувствовала себя, как рыба, вытащенная из воды, помогая родителям встречать гостей в их фамильном доме, выходившем на Беркли Сквер в фешенебельном районе Лондона Мэйфэйр .
Было воскресенье, и друзья, которых они развлекали, только что наблюдали, как король Георг Шестой и королева Елизавета проезжали в открытом ландо мимо ликовавших людей, столпившихся на улицах, чтобы посетить специальную службу в Соборе Святого Павла . Война в Европе официально закончилась пять дней назад, когда Премьер-Министр Уинстон Черчилль объявил Палате Общин о том, что немцы безоговорочно капитулировали, но официальные празднества были отложены до ближайшего уикенда.
Двигаясь среди гостей, пожимая руки и представляя гостей друг другу, Джанет сохраняла на лице дежурную улыбку и выполняла обязанности хозяйки столь естественно, что казалось, будто она была совершенно беззаботна в кругу друзей своих родителей, но на самом деле всё было иначе.
Больше года минуло с тех пор, как Джанет была освобождена из лагеря для интернированных в Испании, но она так и не приспособилась к жизни в лагере. Опыт, обретённый ею за последние четыре года, совершенно изменил её, в то время как жизнь её родителей во многом осталась такой же, как и до войны. В семейном поместье в Уэстоне стало поменьше слуг, и угодья обрабатывались итальянскими военнопленными, но еду по-прежнему подавали точно в срок, а к обеду полагалось являться одетыми по этикету.
Джанет отреагировала на это, став вялой и уйдя в себя. Обеспокоенный её состоянием, отец вызвал семейного врача, который, тщательно обследовав пациентку, заявил, что она страдает от запоздалой реакции на стресс, испытывавшийся ею со времени отъезда из Англии в 1939 году, и ей требуется не менее полугода полного покоя.
Джанет подчинилась его указаниям и оставалась в затворничестве в сельской местности Саффолка , но её вынужденное бездействие не помешало делать всё возможное, чтобы помочь подругам, оставленным ею в лагере для интернированных.
Лорд Элмхёрст, чьё влияние в Министерстве Иностранных Дел было причиной её раннего вызволения, жил в соседнем поместье, и Джанет каждый день досаждала ему просьбами сделать всё возможное в отношении Анны и Женевьевы, но, поскольку ни одна из них не была британской гражданкой, он мог только высказать свою озабоченность Джону Дж. Винанту, послу США в Лондоне. Она так и не узнала, принесли ли её усилия какие-нибудь плоды, а письма, которые она посылала через Красный Крест двум женщинам в Миранду де Эбро, оставались без ответа.
«Джанет!»
Она обернулась и увидела измождённого, с проседью, мужчину с синим шрамом на левой щеке.
«Помнишь меня?» - спросил он.
В его глазах было что-то смутно знакомое, но она не могла вспомнить, кто он.
«Джордж Ноубл», - сказал он.
Джанет отлично помнила это имя: его семья владела поместьем, соседствовавшем с их имением в Саффолке, и в детстве они играли вместе.
«Конечно, - ответила она, стараясь не показать, как поразила её его внешность. - Сколько лет прошло. Найдём тихий уголок, где мы сможем поговорить».
«Сначала я хотел бы познакомить тебя с моим другом», - сказал он, подводя её к китайцу. Он был чуть ниже Джанет, но крепкого сложения, и у него были пронзительные чёрные глаза.
«Чен, хочу познакомить тебя с Джанет Тейлор, - сказал Ноубл. - Джанет, это Так Чен».
«Здравствуйте», - сказала она, подавая руку.
Он взял её руку в свою и слегка наклонил голову. - «Очень приятно с вами познакомиться». На нём был мундир цвета хаки, брюки и рубашка, сделанные из почти невесомого материала, какие, наверное, носят в тропиках. Это делало его чужаком среди других гостей, одетых в парадную военную форму или суперконсервативные костюмы с Savile Row . Как только Чен был представлен, он вежливо извинился и направился к стеклянной витрине в противоположном углу, сосредоточив своё внимание на коллекции украшений из нефрита, которые отец Джанет привёз из своих многочисленных довоенных поездок на Восток.
«Твой друг не очень-то разговорчив», - заметила она.
«Зато соль земли, - уверил её Ноубл. - Я обязан ему жизнью».
Джанет выслушала рассказ друга детства о том, как после падения Сингапура он был захвачен в плен японцами и отправлен на каторгу на строительство железной дороги между Малайей и Бирмой. Он сбежал, а Чен, который по заданию союзников вёл в японском тылу партизанскую войну, обнаружил его плутавшим в джунглях.
«Это – лучший военный ум, с которым я когда-либо стакивался, - сказал Ноубл. - Коммунист, разумеется, но блестящий стратег. Во многом его действия походили на действия чиндитов Уингейта , он наносил быстрые удары там, где японцы меньше всего их ожидали, и уходил прежде, чем они могли сообразить, откуда был нанесён удар».
«Почему же он в Лондоне?» - спросила Джанет.
Он станет кавалером высшего знака отличия – Ордена Британской Империи», - ответил Ноубл.
«О Б Е?»
«Выражение благодарности правительства Его величества за воинские заслуги».
Джанет оглядела зал. Чена сейчас усадили на стул рядом с лестницей. У него были тонкие, очень правильные черты и густые тёмные волосы, зачёсанные назад от его довольно крутого лба.
«Он так молод», - сказала она.
«Ему под тридцать, по-моему», - сказал Ноубл, взяв ещё один бокал с шампанским у проходившего мимо официанта и проглотив его одним глотком. Когда он тут же потребовал наполнить его снова и пролил половину на жилет, Джанет поняла, что он хочет напиться.
«Пойдём-ка закусим», - сказала она.
Ноубл направился с Джанет к буфету, но неожиданно рухнул на пол. Остальные гости бросили быстрые взгляды на распростёртое на полу тело, а затем продолжили свои разговоры, словно ничего не произошло.
Джанет велела двум официантам перенести Ноубла в библиотеку. - «Вызвать врача, мэм?» - спросил один из официантов.
«Это необязательно», - произнёс чей-то голос от двери.
Джанет подняла взгляд. К месту, где она стояла на коленях возле Ноубла, направлялся доктор Паркинсон, семейный врач. - «Боюсь, он пьян», - сказала она.
«Если бы всё было так просто, - ответил полный седовласый доктор, - но Джордж был моим пациентом с тех самых пор, как он вернулся из Малайи. Он страдает от приступов малярии, да вдобавок осложнениями от перенесённого в тяжёлой форме гепатита. Я неоднократно предупреждал его, чтобы он воздерживался от алкоголя, но он не хочет слушать. Кажется, японцы обходились с ним слишком жестоко. - Он пощупал пульс Ноубла. - Немного покоя, и он будет в порядке».
«Он может остаться здесь», - сказала Джанет.
«Вашим родителям не понравится…»
«Я пойду и расскажу им, в чём дело».
Она вернулась в огромную гостиную, где ещё продолжался приём. Её родители разговаривали с лордом Элмхёрстом. Увидев приближавшуюся к ним Джанет, миссис Тейлор пошла к ней навстречу. - «Джордж действительно слишком…»
«Он болен, мама», - сказала Джанет.
«Не пьян?»
«Нет. Доктор Паркинсон говорит, что Джордж заболел чем-то в Малайе».
«Надеюсь, это не заразное!»
Реакция матери разозлила Джанет, но она не успела высказать ей то, что думает, потому что к ним присоединился лорд Элмхёрст. - «Вы слышали что-нибудь о ваших подругах в Миранде де Эбро?»
«Нет», - ответила она.
«Так вот, вчера у Уайна я видел парня, только что вернувшегося из Мадрида, и он говорит мне, что американка…»
«Анна Максвелл?»
«Теперь она – миссис Марк Хантер, - сказал лорд Элмхёрст. - Кажется, вышла замуж за американского вице-консула. Она некоторое время тому назад возвратилась с ним и ребёнком в Америку, так что, по-видимому, всё сложилось как нельзя лучше, хотя наши ребята и не смогли помочь».
«А Женевьева Флери?» - спросила Джанет.
«Флери?»
«Француженка».
«О ней он ничего не слышал».
Джанет поблагодарила его и вышла на балкон. Ей нужен был свежий воздух и время, чтобы собраться с мыслями, но она обнаружила, что не одна находится на узенькой площадке за дверью балкона; китайский друг Джорджа опёрся на перила и наблюдал за толпами праздных гуляк, собравшихся на Беркли Сквер.
«Они не собираются идти домой, - сказала она. - Некоторые празднуют уже по три-четыре дня и почти не спят».
«Но война ещё не закончилась», - сказал он.
«Для них – закончилась».
«Японцы ещё не сдались».
«Но ведь это – только вопрос времени?»
Чен покачал головой. - «Японцы скорее погибнут, чем признают своё поражение».
Джанет была удивлена тем, как бегло он говорит по-английски. И акцент был почти незаметен.
«Джордж говорил мне то же самое», - сказала она.
«Я как раз искал его».
«Он не очень хорошо себя чувствует. С ним наш семейный врач. Оказывается, Джордж был его пациентом со времени возвращения из Малайи».
«У него ужасные приступы малярии каждые три дня», - сказал Чен.
«Так вы знаете про это, да?»
«Когда мы нашли его, он был очень болен. У него уже была малярия, да ещё острая дизентерия, а четыре года, проведённые им с моим отрядом в джунглях, не пошли на пользу его здоровью».
«Джунгли, наверное, очень враждебное место».
«Они безразличны к человеческой жизни. Настоящий враг в джунглях – это страх, который они вызывают у человека. Если он сможет перебороть этот страх, он поймёт, что джунгли – это отличное убежище».
После того, как Джанет часами выслушивала пустую болтовню других гостей, она была удивлена его рассудительной речью и не знала, как на неё ответить.
«Вы остановились у Джорджа?» - спросила она после неловкой паузы.
Чен покачал головой. - «Он был достаточно добр и предложил мне поселиться у него, но я предпочитаю рассчитывать на самого себя».
«Вам повезло, что вы нашли место в гостинице, ведь в Лондоне столько народа».
«Я снял комнату в Бермондси ».
«Я училась на медсестру недалеко оттуда, в больнице Гайз», - сказала она.
Он удивился. - «Вы – медсестра?»
«Была, но уже несколько лет не работаю ей».
«Я-то полагал, что в Лондоне во время войны медсёстры были нарасхват».
«Да, - сказала она. - Но меня тогда здесь не было».
Она не изъявила желания добавить что-то ещё, а он и не настаивал. Она подозревала, что Чен отнёс её к тем легкомысленным неумехам, которые не выхаживали раненых, потому что это помешало бы их светской жизни, но не испытывала стремления разубеждать его. Ведь это заставило бы её рыться в воспоминаниях, слишком болезненных и слишком личных, чтобы делиться ими с тем, кого она никогда больше не увидит.
«Врач ещё с Джорджем?» - спросил он.
«Не знаю, - ответила она. - Но он хочет, чтобы Джордж остался здесь и отдохнул».
«Тогда я должен узнать, на каком автобусе мне доехать обратно в Бермондси».
«Вас привёз сюда Джордж?»
«Да».
«Тогда я лучше договорюсь, чтобы вас подвезли. Вам не сесть в автобус, когда такие толпы собираются ехать в Ист-Энд ».
«Я могу дойти пешком».
«На это уйдёт несколько часов».
Он посмотрел на часы. - «В шесть часов будет собрание, на котором я должен присутствовать».
«Я велю Паркеру, нашему шофёру, доставить вас».
Джанет снова привела его в гостиную и увидела, что её отец прощается с какими-то гостями. - «Ты ведь знаком с другом Джорджа Ноубла, папа?»
«Не думаю, что имел такое удовольствие», - ответил её отец.
Она представила Чена, и мужчины пожали друг другу руки.
«Я хочу попросить Паркера подвезти мистера Чена до места, где он остановился», - сказала Джанет.
«Боюсь, что слишком поздно, - ответил её отец. - Паркер едет с лордом Элмхёрстом в «Савой» , и нельзя сказать, когда он вернётся, улицы так запружены».
«Тогда я отвезу его сама», - сказала она.
Чен начал было возражать, но Джанет настояла на своём и повела его в маленький гараж за домом, устроенный из бывшей конюшни, где все годы войны стоял запертым её 1937 MG . Вернувшись в Англию, она привела его в порядок, и, хотя бензин пока ещё отпускали по нормам, Паркеру всегда удавалось достать для её машины горючее.
Чен забрался на пассажирское сиденье, и Джанет плавно вывела машину на Чарлз Стрит , до сих пор заполненную людьми, возвращавшимися с празднования. Джанет помахала рукой какая-то старуха, подняла торжественно бутылку с пивом и крикнула: «За мир, милочка!»
«Ура!» - крикнула в ответ Джанет.
Когда она свернула на Парк Лейн , ещё одна группа гуляк, разодетых в парадную одежду уличных торговцев с перламутровыми пуговицами, украшенную блёстками, шумно приветствовала их, размахивая национальными флажками.
«Не знал, что англичане бывают такими эмоциональными», - заметил Чен.
«О, мы – нация, полная сюрпризов», - ответила Джанет.
Она чувствовала, что Чен смотрит на неё, но не сводила глаз с дороги, слегка посыпанной песком по пути следования парада и очень скользкой. Они свернули на Холм Конституции , обогнули Мемориал Королевы Виктории и поехали по набережной на восток. Она слышала о том, что в начале войны Сомерсет Хаус бомбили, но следов бомбёжки почти не было видно, и она гадала, куда же пришёлся главный удар. Ответ стал очевиден после того, как она переехала через Темзу по мосту Блэкфрайерс и оказалась в трущобах Ист-энда.
Родной дом для докеров и корабелов, это был район, где вдоль улиц ряд за рядом выстроились похожие друг на друга дома, и почти каждый нёс на себе отметины от тысяч бомб, которые Люфтваффе бросала на такие речные пригороды, как Саутворк, Ламбет, Вокселл и Бермондси . За многими домами в крошечных садиках виднелись горбы бомбоубежищ Андерсона , и дети играли на пустырях, где дома были уничтожены бомбёжками.
«Похоже на Варшаву», - сказала она, как бы про себя.
Чен был, кажется, удивлён. - «Вы там были?»
Она кивнула.
«Джордж говорил мне, что у него есть подруга, которая выжила в Варшавском гетто, но я и понятия не имел, что это Вы», - сказал он. В голосе его появилось уважение.
«Где Вас высадить?» - спросила она.
Он махнул рукой в сторону квартала, представлявшего из себя нагромождение руин. Следуя его указаниям, Джанет медленно повела машину мимо развалин дешёвых доходных домов.
«Здесь совсем неплохо», - сказал он, когда они подъехали к одному из немногих уцелевших зданий.
«Да как же Вы отыскали такое место?»- спросила она.
«Через штаб Коммунистической Партии, - ответил он. - Не хотите зайти?»
«А как же ваше собрание?»
«Оно проводится здесь».
Джанет поколебалась, затем выключила двигатель и пошла вслед за Ченом по пологому лестничному маршу в комнату на втором этаже. Неряшливый дом провонял варёной капустой и высохшей мочой, но он, словно не замечая этого, ввёл её в комнату, служившую ему одновременно спальной и гостиной.
На собрание явились уже восемь человек, и, когда вошёл Чен, они негромко поприветствовали его. Тучная женщина низким, почти мужским голосом призвала собрание к порядку и представила Чена. Раздались жидкие аплодисменты, на которые он ответил лёгким кивком. Когда аплодисменты стихли, он сказал: «Мой отец, кули , был убит британцами, когда он присоединился к стачке на каучуковой плантации в Паханге за четыре года до начала Второй Мировой войны. Его преступление заключалось лишь в том, что он просил платить ему достаточно денег, чтобы семья не голодала. Когда это произошло, мне было шестнадцать, тогда-то я и вступил в Малайскую Коммунистическую Партию».
Голосом тихим, но полным сдержанной страсти, он продолжал описывать, как, проникнув в профсоюзы и другие общественные организации, Коммунистическая Партия привела экономику Малайи к тому времени, когда японцы в феврале 1942 года оккупировали страну, к полному краху.
«Под влиянием решения России поддержать союзников,- говорил он своим слушателям,- Чин Пен , Генеральный Секретарь Малайской Коммунистической Партии, предложил мобилизовать её членов в отряды сопротивления для ведения партизанской войны в японском тылу. Бирманское правительство дало согласие снабдить его оружием, боеприпасами, взрывчаткой, и по десять тысяч стрейтсдолларов на неотложные нужды ежемесячно, которые были использованы для создания отряда, названного «Малайской Народной Антияпонской Армией».
Джанет заметила вдруг, что целиком поглощена рассказом Чена о том, как менее двух тысяч китайцев и малайцев с помощью горстки британских офицеров, сброшенных в джунгли на парашютах, вызвали во вражеском тылу такой переполох, что японцам приходилось бросать в бой тысячи солдат, пытаясь выбить партизан из джунглей. Она была глубоко тронута его крайней целеустремлённостью, которая пронизывала каждое его слово. Ясно было, что он целиком предан делу, в которое верил.
По мере того, как Чен продолжал говорить, Джанет начала видеть всё большее сходство между ним и Мордехаем Анилевичем, молодым главнокомандующим Еврейской Боевой Организации: у него были такие же спокойные, уверенные манеры и убедительная речь; оба они родились в бедности и рано научились у жизни бороться, чтобы выжить. Для Мордехая это было в трущобах Повисле , где его отец с трудом зарабатывал в своей бакалейной лавке на нищенское существование; отец Чена силился содержать свою семью сначала как шахтёр, добывая олово в Келанге , а затем –каучук на плантации к югу от Серембана . Именно трудное детство и породило в обоих мужчинах жгучее желание улучшить не только собственный удел, но и судьбу таких же угнетённых людей, ставших жертвами социальной несправедливости. Но оба быстро обнаружили, что сами они не в силах изменить существующий порядок, и тогда они вступили в группы, преследовавшие близкие им цели: Мордехай – в марксистско-сионистскую молодёжную организацию Ха-шомер ха-цаир ; Чен – в Малайскую Коммунистическую Партию, объявленную британцами перед Второй Мировой войной вне закона. Оба быстро достигли руководящих постов и посвятили свои жизни стремлению к социальной справедливости и освобождению родной земли.
Сейчас, продолжая слушать Чена, Джанет начала испытывать то же волнение, что побудило её сделаться курьером ZOB – чувство духовного воскрешения, которого она не знала со времени последних дней в гетто. Она поняла, в какой пустоте жила с тех пор, как вернулась в Англию.
Когда Чен кончил говорить, представившая его женщина спросила: «Что произойдёт с Малайской Народной Антияпонской Армией после того, как боевые действия в Азии закончатся?»
«Если британское правительство сдержит данные им Чину Пену и Малайской Коммунистической Партии обещания, партизанские отряды будут распущены», - ответил он.
«Какие обещания?» - не отступалась женщина.
«Полная независимость для Малайи», - ответил Чен.
«По-вашему, Британия так просто отдаст страну, обеспечивающую большую часть мировой добычи каучука и олова?»
«Таковы были условия, и они на них согласились».
«Я поверю в это только тогда, когда это случится», - криво улыбнувшись, сказала женщина.
Чен улыбнулся, но промолчал. Он выглядел уставшим, но, когда другая женщина из группы достала большой термос с чаем и несколько холодных сосисок в тесте, он вежливо выпил немного чая.
«Вы, должно быть, очень голодны, - заметила Джанет, когда незадолго до полуночи их покинул последний гость. - Я не видела, чтобы Вы что-нибудь съели за весь день».
«Я не привык к английской пище», - ответил он, ткнув в недоеденную сосиску в тесте, оставленную на бумажной тарелке.
«Как же Вы выходили из положения с тех пор, как приехали в Лондон?»
«Готовлю себе сам. - Он указал на газовую плитку и кухонную раковину в противоположном углу. - Но даже это делать нелегко, потому что достать рис и другие продукты, что мне нравятся, очень трудно».
«В Сохо есть несколько чудесных китайских рынков, - сказала она. - Я буду рада показать Вам, где они находятся, если пожелаете».
«Очень любезно с Вашей стороны, мисс Тейлор».
«Джанет».
«Если Вы будете называть меня Ченом».
«Тогда завтра в полдень, Чен?»
«Буду ждать с нетерпением», - ответил он.
Она протянула ему руку, затем повернулась и заторопилась вниз, по пропитанной застарелой вонью лестнице, туда, где она оставила машину. Уличные фонари ещё не горели, являя собой последнее напоминание о затемнении, а с реки поднимался густой туман.
Заведя мотор, Джанет посмотрела на окно на втором этаже и увидела, что Чен стоит у окна, но, когда она помахала ему рукой, он не ответил, а через несколько мгновений упала штора, заняв своё прежнее место.

Следующий день был первым из многих, что Джанет провела с Ченом, и, чем больше времени они проводили вместе, тем больше он привлекал её. Его не интересовали обычные туристские достопримечательности Лондона, но он любил ходить туда, где мог наблюдать, как живут обыкновенные труженики. Они посещали Биллингсгейт, исторический рыбный рынок в Сити, в сером свете раннего утра, где Чен горячо говорил с грузчиками, зарабатывавшими на жизнь переноской брикетов мороженой рыбы на твёрдых, как камень, широкополых кожаных шляпах. Или же Джанет показывала Чену доки в Лаймхаусе , электростанцию Вест Хэм , сортировочные горки Юстон Стейшн , и прокладчиков канализационных тоннелей в Истчипе .
Для Джанет это был совершенно новый мир, ведь она никогда не задумывалась над тем, как живётся рабочему классу, и, видя это глазами Чена, она всё воспринимала в возвышенном свете. Она словно впервые так чётко разглядела общество, в котором она провела большую часть жизни, и, поскольку Чен был проводником, она заметила, что с каждым разом, когда они были вместе, её тянуло к нему всё сильнее. И влечение это было не только интеллектуальное; она обнаружила, что делает его центром своих сексуальных фантазий, глядя на его большие, могучие руки и думая, как они будут ощущаться её телом. Прошло почти шесть лет со дня смерти Леона Рожека, и, хотя они вели активную половую жизнь, будучи любовниками, после его смерти Джанет ни разу не была с мужчиной. Теперь она чувствовала, что желание вновь пробудилось в ней, но Чен не выказывал свои чувства, и они виделись едва ли не ежедневно в течение двух недель, пока он, наконец, не поцеловал её.
Они желали друг другу спокойной ночи, когда он вдруг обнял её и прижался губами к её губам с поразившей её страстностью. Она охотно отозвалась на поцелуй, ожидая, что он пригласит её подняться к нему в комнату, но вместо этого он объяснил, что следующим вечером не сможет с ней встретиться, потому что должен присутствовать на собрании Коммунистической Партии. Он придержал для неё дверцу автомобиля и ждал на краю тротуара, пока она не уехала.
Его равнодушие к её чувствам обескуражило и рассердило её; это выглядело так, будто он, на короткий миг отбросив свою сдержанность, тотчас пожалел об этом проявлении чувств, считая это свидетельством личной слабости. Она провела бессонную ночь, пытаясь понять причину такого его поведения, но безуспешно.
Когда родители Джанет пригласили её сопровождать их на приём, назначенный на следующий вечер в американском посольстве, она согласилась. Раз Чен не нуждается в её компании, почему бы ей не провести время в окружении, столь ненавидимом им.
Прежде чем выехать из дома на Беркли Стрит, Джанет написала записку Анне, сообщив своей подруге о том, как она услышала о её замужестве, и приложив поздравление. Она также выразила надежду, что у Джанны всё хорошо, и просила Анну связаться с ней, если ей или ребёнку потребуется помощь. Затем, постскриптумом, она спросила, знает ли Анна, где Женевьева.
Запечатанный конверт с этим письмом был у неё в сумочке, когда она вошла в посольство США. Посол Винант, неофициальный, дружелюбный и открытый, поздоровался с ней и вызвал помощника, чтобы тот проводил Джанет к столу. Её усадили рядом с худым, учёного вида мужчиной, который выразил восхищение надетой ею единственной ниткой жемчуга и представился как Фрэнк Элвуд, помощник секретаря Госдепартамента.
«Вас-то я и хотела встретить», - заявила Джанет.
«В самом деле?» - он выглядел озадаченным.
«Моя подруга замужем за вице-консулом в вашем посольстве в Мадриде, Марком Хантером».
«За Марком! Ну и ну, чёрт меня побери!»
«Вы знаете его?»
«Мы вместе учились в Гарварде, - сказал Элвуд. - Я веки вечные не виделся со стариной Марком. Вашей подруге повезло. Он – парень, что надо».
«Думаю, они живут в Вашингтоне, в Колумбии ».
«Тогда я могу увидеться с ними, потому что на следующей неделе собираюсь обратно в Штаты».
Джанет вынула из сумочки письмо. - «Вы отдадите ему это?»
«Надеюсь, никаких военных тайн», - со смехом сказал Элвуд.
«Война ведь кончилась», - сказала Джанет.
«Для вас, бриттов, возможно, но нам ещё нужно разбить японцев».
«Вы окажете мне огромную услугу», - настаивала она.
«Нет проблем, - Элвуд сунул конверт в нагрудный карман. - Если я не увижу Марка, узнаю его адрес и отправлю это ему по почте».
Он уделил внимание своей соотечественнице, женщине с отдающей синевой волосами, сидевшей напротив него, и Джанет осушила бокал вина. К тому времени, когда обед подошёл к концу и подали кофе, она выпила столько, что не знала, сможет ли удержаться на ногах, когда встанет из-за стола. Когда женщины отобедали, помощник, за всё время трапезы не проронивший ни слова, спросил: «Могу я проводить вас в музыкальную гостиную?»
«Спасибо, но я в состоянии пройти туда сама», - ответила Джанет, медленно поднимаясь и ступая осторожными, очень старательными шагами.
Дойдя до вестибюля, она вместо того, чтобы направиться к другим судачившим о чём-то женщинам, вошла в маленькую библиотеку, в которой имелись двери, ведущие на балкон. Ступив в темноту, она сделала несколько глубоких вдохов, но свежий воздух отнюдь не прояснил её голову, зато её ноги стали ещё непослушнее, и, чтобы не упасть, она ухватилась за каменную балюстраду.
«Ты в порядке?»
Даже не оборачиваясь, Джанет узнала голос Джорджа Ноубла, которого она видела за обедом сидевшим у дальнего конца стола.
«Сегодня вечером моя очередь быть пьяной и разболтанной, Джордж», - ответила она, с трудом ворочая языком.
«Попробуй-ка вот это», - сказал он, подавая ей чашку.
«Кофе. Но он не характерен для тебя, а?» - Она пожалела о своих словах, едва их произнесла, слишком поздно вспомнив о том, что его обморок был вызван болезнью.
«Теперь это не так, - сказал он. - Добрый доктор говорит мне, что, если я хочу ещё пожить, с этих пор с пьянкой надо покончить».
«По-твоему, это стоящее дело?»
Он засмеялся. - «Кто знает? Воздержание от выпивки сделает меня парией в том обществе, в котором мы выросли».
«Наверняка столь строгое разделение на классы не сохранится после войны».
«Это почему же?»
«Потому что люди самых разных сословий собрались в вооружённых силах и были вынуждены искать возможности для сосуществования, - сказала она. - В частности, женщины нашли для себя новые роли, такие, как водители машин скорой помощи, бойцы ПВО, фабричные рабочие. Они больше не согласятся снова стать обыкновенными домохозяйками. Думаю, описываемые тобой социальные барьеры – это дело прошлого».
«Три года назад я сказал бы, что ты права, - ответил он. - Я был в Сингапуре, когда генерал Персиваль сдался японцам. Впервые азиаты увидели европейцев такими посрамлёнными. Тогда я побился бы об заклад, что британцы никогда больше не обретут то ощущение превосходства, которое, по их мнению, было их Богом данным правом перед началом войны, но теперь я убеждён, что я ошибался».
«И что заставило тебя изменить своё мнение?»
«Слушание таких людей, как лорд Элмхёрст, - сказал он. - Мы – отдалённые родственники, по материнской линии, и он в моём присутствии говорит такие вещи, которые никогда бы не сказал при посторонних. Он был прошлым вечером на обеде, на котором присутствовал и я, и где остальные гости в большинстве своём были высокопоставленные чиновники Министерства Иностранных Дел. Я не пил, а они пили, и, когда они начали говорить о планах, которые они разрабатывали по восстановлению британского присутствия в Азии после капитуляции японцев, я едва мог поверить в то, что я слышал.- Он на время смолк и зажёг сигарету.- Они искренне считают, что вернутся в страны, подобные Малайе, заняв те же территории, что им пришлось покинуть в 1942-м, словно и не было войны. Я пытался сказать им, что это будет не так просто, что люди вроде Така Чена согласились сражаться в японском тылу только потому, что им была обещана независимость Малайи, но они сказали, что я не должен быть таким наивным. У них вовсе не было намерения сдержать своё слово. - «Не думаете же Вы, что мы собираемся отдать эту страну коммунистам?»- сказал лорд Элмхёрст, а когда я напомнил ему, что британское правительство дало своё слово, он, смеясь, сообщил мне, что raison d"etre дипломатии – выгода».
Кофе прояснил голову Джанет, но ей трудно было ещё поверить в коварство, о котором ей только что поведал Ноубл. - «Ты имеешь в виду, что всё это время они обманывают Чена?» - спросила она.
«Награждение его Орденом Британской Империи – это способ отделаться от него, - ответил Ноубл. - По всей видимости, они полагают, что, если они сделают его частицей истеблишмента, он не пойдёт против них».
«Ты сказал об этом Чену?»
Ноубл покачал головой. - «То, что я услышал, было сказано строго конфиденциально».
«Почему же ты рассказываешь мне об этом?»
Он немного помолчал, потом сказал: «Как я понимаю, в последнее время ты очень часто видишься с Ченом».
«Какое это имеет отношение…»
«Сегодня днём он был у меня. Мы поболтали с ним о том, о сём, главным образом – о тебе. Ему нужен был мой совет. Кажется, ты ему стала – ну, не безразлична, и он не знает, как ему быть».
«Да почему же?»
«Он вырос в среде, где отношения между мужчинами-китайцами и женщинами-англичанками просто не существуют. - Ноубл положил руку на плечо Джанет. - Я считаю вас обоих своими друзьями, вот почему я позволяю себе предупредить тебя, что, если ты будешь продолжать встречаться с ним, ничего хорошего из этого не выйдет».
Она отступила от него. - «Ты и ему так сказал?»
«Конечно, нет, - ответил он. - Но я чувствую, что мой долг – предостеречь тебя…»
«О чём, Джордж? О том, что принадлежу к высшему классу? О том, что я должна провести остаток жизни, исполняя бессмысленные социальные ритуалы, которые я ненавижу? О том, что ради родителей я должна оставить мужчину, которого я люблю?»
«Я и понятия не имел, что это зашло так далеко», - сказал он.
«А теперь, когда ты знаешь об этом?»
«Тогда я скажу тебе то, что я не хотел говорить, - ответил он. - У Чена была жена. Они встретились перед войной, когда оба были членами Малайской Коммунистической партии. Она была марксисткой-ленинисткой и стала считать после того, как Чен перешёл на сторону союзников, что он поступился истинными принципами коммунизма ради своих националистических целей. Она начала открыто критиковать его на политических дискуссиях, проводившихся едва ли не каждый вечер, когда мы были в японском тылу. Чен предупредил её, что оспаривание приказа любого командира в его партизанском отряде может караться смертью».
«Я не понимаю…»
«Он убил её», - сказал Ноубл.
Джанет отвернулась. После долгого молчания она сказала: «Зачем ты мне это говоришь?»
«Потому что я хочу, чтобы ты поняла, что приверженность Чена делу завоевания независимости Малайи всегда будет для него важнее, чем всё остальное, в том числе и ты».
Она не ответила, и Ноубл повернулся и вошёл в зал посольства, где вечернее празднество подходило к концу.
«А, вот и вы, мисс Тейлор, - окликнул её помощник посла от дверей балкона. - Я ищу вас повсюду. Как вы себя чувствуете?»
«Мне просто не хватало воздуха», - сказала она.
«Приём подходит к концу. Вас подвезти до дома?»
«Спасибо, но я приехала на собственной машине», - сказала она.
Помощник проводил её вниз, где посол Винант желал её родителям доброй ночи. Джанет выждала, когда Паркер увёз их в «Роллс-ройсе», затем поблагодарила посла за его гостеприимство и поспешила туда, где припарковала свой автомобиль. Усаживаясь за руль, она увидела, что ей машет рукой Фрэнк Элвуд.
«Я не забуду про это письмо», - крикнул он.
Он двинулся в её сторону, но в последний момент его задержал посол Винант, и Джанет быстро вывела свой MG на проезжую часть. Ей не хотелось сейчас разговаривать ни с Элвудом, ни с кем-нибудь другим. Она была слишком оглушена тем, что сообщил ей Джордж Ноубл. Ведя автомобиль скорее инстинктивно, чем повинуясь разуму, и только переехав через мост Блэкфрайерс, она поняла, что направляется к неприглядному дому в Бермондси, где остановился Чен.
Она припарковала автомобиль и выключила двигатель, но осталась в машине, пытаясь привести в порядок свои чувства. Выпитое за обедом спиртное мешало ей собраться с мыслями. В мозгу её царили ярый гнев и негодование от того, как британское правительство провело Чена, но, когда внутренний голос спросил у неё, почему её так беспокоит случившееся с ним, у неё не оказалось готового ответа. Джордж Ноубл сказал, что она стала небезразлична Чену и что он не знает, как ему быть, но что это значило? И каковы были её подлинные чувства к нему? Противоречивые ответы кружились в её голове, и ни один из них не был полным, и она так и не пришла к какому-нибудь выводу, когда открылась дверь дома, и к ней зашагал Чен.
«Я увидел тебя из окна», - сказал он.
«Нам надо поговорить», - резко сказала она.
«Ладно». - Он провёл её наверх, уселся на край кровати и слушал, не перебивая, пока она извергала из себя всё, что сказал ей Джордж Ноубл. Когда она закончила, он продолжал молчать. Потом он сказал: «Хочешь чая?»
«Кажется, ты не понимаешь важность того, что я только что сказала тебе», - сказала она, раздражённая его невозмутимостью.
«Отлично понимаю», - ответил он.
Джанет приблизилась к месту, где он сидел, встала перед ним на колени и положила руки на его колени. - «Чёрт возьми, да они используют тебя! Разве ты не видишь?»
Он кивнул, но вместо того, чтобы ответить, привлёк её к себе и поцеловал в губы. Когда его язык проник в рот Джанет, она ответила, обхватив его губами, чувствуя, как учащается её пульс, когда она прижалась к его телу и его член упёрся в ложбинку между её грудей. Когда он начал отстраняться от неё, она встала и прижала его голову к своему животу. Чувства, подавлявшиеся ею с первого дня, что они провели вместе, вдруг взяли верх, они были гораздо сильнее, чем те, что она испытывала к Леону Рожеку.
«Никто меня не использует», - прошептал он так тихо, что казалось, будто он и не хотел высказывать свои мысли вслух.
Она чувствовала, как его пальцы продвигаются вверх под юбкой, обхватывают её ягодицы, мнут их, сжимают, ныряют сначала в задний проход, потом перескакивают к влагалищу и раздвигают половые губы. Из-за его проявлявшейся до сих пор сдержанности она ошибочно подумала, что он окажется неопытным любовником, милым, но несмелым, и что для получения удовлетворения, которого она жаждала всем телом, ей придётся взять инициативу на себя.
Он раздевал её с тщательностью, которая делала каждый предмет одежды похожим на слой сбрасываемой кожи, и это медленное стягивание одежды заставило Джанет почувствовать, как рушатся барьеры, как отбрасывается прочь стыдливость. Сняв трусики, он прижал их к носу и глубоко вдохнул их запах.
Она смотрела, как он снимает свою одежду. Его тело было худым и жилистым, с множеством маленьких шрамов на плечах и на одном предплечье. Обнажившись, он встал над ней, лежавшей, и его огромный член как будто повелевал ею. Затем, вместо того, чтобы лечь рядом с ней, он схватил её запястья, будто клещами, и заломил ей руки за голову, и, продолжая держать её руки, он опустил голову и стал сосать её груди. Он сдавливал соски с такой силой, что они набухли от прихлынувшей к ним крови, и она издала стон, вызванный отчасти болью, отчасти – наслаждением. Отпустив запястья, он поднял её ноги, закинул их себе на плечи, схватил её за бёдра и рывком подтянул к себе. Его член прижался к её намокшему влагалищу, требуя для себя вместилище, но, когда она пошевелилась, чтобы принять его, он взял рукой свой член и направил его в её анус. Проникновение его было неглубоким, и, поскольку головка его члена очень хорошо была смазана её собственными соками, он с лёгкостью проскользнул в неё. Чувствуя, что их совокупление стало состязанием характеров, турниром, в котором через становившуюся всё более интимной связь их тел велась схватка личностей, она напрягла мышцы сфинктера и так сжала его член, что он поморщился.
Он сильно шлёпнул её по ягодицам, и она отпустила его. Продолжая удерживать её ноги на своих плечах, он встал на колени у края кровати и прижался ртом к её вагине. Твёрдое давление его языка на клитор заставило её задрожать. Она теряла власть над собой, но это её не заботило; сейчас ей хотелось лишь полностью подчиниться ему, и, когда он залез на неё, она ответила, зарывшись пальцами в плоть его талии, толкая его ещё глубже в себя.
Пошлёпывая, разминая, растирая, он распалил её члены и заставил её стонать от наслаждения. Требовательный, вызывающий, совершенно бесстыдный, он одержал верх смесью твёрдости и умения, показавшей, что его сексуальный опыт намного превосходил её собственный. Каждое его движение отражало эротизм культуры, в которой он воспитывался; её поразило количество и разнообразие поз, в которые он ставил её тело. Когда она испытала оргазм, он не перестал заниматься с ней любовью, а ввёл вместе с членом ещё и пальцы, словно увеличив вдвое его размер, постоянно двигаясь, пока она не кончила второй раз.
«Позволь мне доставить тебе удовольствие», - прошептала она.
Он откинулся на подушки, и она взяла в рот его член, обегая языком его мягкую крайнюю плоть, одновременно сдавливая губами его головку. Она почувствовала, как напряглись мышцы его живота и затрепетали бёдра, но, поняв, что он на грани семяизвержения, скользнула языком с члена к яичкам, забрав оба в рот.
«Ты и в самом деле доставляешь мне удовольствие», - прошептал он.
Сев, она оседлала его грудь и медленно стала двигаться вверх, пока её влагалище не оказалось в каких-то дюймах от его рта. Он высунул язык и коснулся его кончиком клитора. Сменив позу, она стала опускаться до тех пор, пока её Холм Венеры не прижался к его члену, создав трение о волосы её лобка, заставившее его застонать. И лишь когда он был почти готов кончить, она вставила его член в своё влагалище и начала раскачиваться, заставив его извиваться.
«Давай!» - скомандовала она, сдавливая его соски большими и указательными пальцами.
Его тело выгнулось дугой, и она почувствовала, как в неё брызнуло его семя. Он схватил её за волосы и оттянул её голову назад. Она схватила ртом воздух, потом опустилась, положив голову ему на грудь, и так они лежали в объятиях, укутанные тишиной, которую нарушал лишь далёкий, доносившийся эхом, лязг грузовых вагонов, составляемых в поезда на станции Ватерлоо .
Прошло много времени в молчании, и Джанет, наконец, заговорила первой.
«Что ты собираешься делать, если британское правительство откажется от своего обещания?» - прошептала она.
Останусь в джунглях и буду вести войну против них, пока они не предоставят Малайе независимость, которую они гарантировали нам», - твёрдо ответил он.
Джанет не откликнулась, но в сердце своём она знала, что нашла мужчину, который принёс ей и любовь, в которой она так отчаянно нуждалась, и дело, давшее ей ясную цель в жизни. И она не позволит, чтобы что-нибудь воспрепятствовало ей быть рядом с ним.

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: