Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

21.
Нью-Йорк, 25 ноября 1963 года.
В переполненном зале суда в здании Федерального Суда на Фоли Сквер чувствовалось нетерпеливое ожидание, почти такое же, как у публики в театре в день премьеры, ожидающей начала желанного спектакля, но возбуждённый гул голосов зрителей, многие из которых стояли в очереди несколько часов, чтобы получить место в зале, мгновенно стих, едва судебный пристав объявил: «Всем встать!», и из комнаты для облачения появился судья.
«Слушайте, вы, слушайте, вы. Все, кто имеет отношение к этому судебному разбирательству, подойдите ближе, будьте внимательны, и вы будете услышаны. Председательствует Судья Федерального Окружного Суда Фишер».
Судья Фишер, пухлый седовласый мужчина шестидесяти с лишним лет, занял своё место на скамье, взглянул на вручённый ему секретарём список дел, назначенных к слушанию, и объявил вновь усевшейся публике: «Правительство Соединённых Штатов против Марка Хантера, обвиняемого в незаконной перевозке краденого и подделке документов».
Анна посмотрела на Марка, усаженного рядом со своим адвокатом, Дэйвом Уилсоном, за стол обвиняемого, и увидела, как дёрнулся уголок его рта. Только этим он проявил свои чувства, но выглядел он усталым и гораздо старше своих шестидесяти двух лет.
Прокурор, тощий, лысеющий помощник Генерального Прокурора Соединённых Штатов, который был вдвое моложе Марка, поднялся и начал свою вступительную речь.
«Если суд, - он повернулся к присяжным, - и вы, леди и джентльмены из жюри присяжных, не возражаете, правительство намерено указать, что обвиняемый Марк Хантер, во время службы вице-консулом в посольстве Соединённых Штатов в Мадриде, Испания, договаривался с некоторыми бесчестными торговцами предметами искусства о приобретении работ различных европейских художников семнадцатого и восемнадцатого веков, которые, как ему было известно, были похищены немцами у частных лиц и музеев в оккупированных ими странах во время Второй Мировой войны».
Обвинитель посмотрел в сторону стола обвиняемого, как бы с сомнением ожидая возражений Дэйва Уилсона; но, поскольку тот даже не пошевелился, он снова обратился к жюри.
«Далее правительство намерено доказать, - продолжил он, - что обвиняемый использовал свою привилегию дипломатического иммунитета для незаконной перевозки этих украденных полотен в Соединённые Штаты, не указывая их в таможенной декларации, и затем перепродал их с огромной выгодой через галерею искусств на Пятой Авеню в Нью-Йорке, носящей его имя».
Он снова сделал паузу, достаточно долгую, чтобы свериться с пачкой жёлтых листов с материалами дела и чтобы стих гомон голосов.
«Наконец, - добавил он, - правительство установит, что во многих других случаях после окончания Второй Мировой войны, некоторые из них имели место в нынешнем году, обвиняемый договаривался о покупке в Европе предметов искусства, которые, как он знал, были поддельными, незаконно перевозил их в Соединённые Штаты, не указывая их в таможенной декларации, и продавал их как оригиналы многочисленным музеям и частным коллекционерам…»
Анна попыталась сосредоточиться на словах обвинителя, но они имели так мало общего с истиной, что она поймала себя на том, что погрузилась в воспоминания, восстанавливая в своём мозгу каждый этап путешествия, в которое она отправилась, выйдя замуж за Марка, силясь соотнести услышанные ею обвинения с тем, что происходило в действительности.
После того, как пароход «Uppsala» завершил переход из Лиссабона в Нью-Йорк, они сели в поезд, следовавший в Вашингтон, где Марк вновь приступил к своим обязанностям в Государственном Департаменте, а Анна присматривала за Джанной в маленькой квартирке с двумя спальнями в Джорджтауне , ставшей их новым домом. Для всех троих это был период привыкания друг к другу, и, хотя трудно было определить, как сказалась эта перемена на Джанне, которой не было и года, у Анны и Марка на этот счёт сложились весьма чёткие представления.
Для Анны, родившейся в Америке и проведшей первые пятнадцать лет жизни в Нью-Йорке, возвращение в родную страну после ужасов, перенесённых ею в годы войны, стало наукой жить без принуждения. Впервые с тех пор, как фашисты в 1939 году вторглись в Польшу, она чувствовала себя свободной. Она испытывала наслаждение от того, что можно прийти и уйти, когда захочется, не ожидая каждый миг ареста. И всё-таки в течение нескольких месяцев она постоянно просыпалась из-за того, что ей снились кошмары: Варшавское гетто, гибель её родителей, бегство через Пиренеи и недели, проведённые в лагере для интернированных; она постоянно просыпалась, мокрая от холодного пота, ожидая услышать цоканье кованых сапог и гортанные крики «Juden raus! »
Когда бы это ни происходило, Марк всегда был рядом, готовый утешить её; терпеливый, понимающий, добрый, любящий, он держал её в объятиях и успокаивал, пока она снова не засыпала. Ни разу он не проявил раздражения, хотя сам испытывал постоянную взвинченность, вызванную необходимостью продолжать делать работу, которую он ненавидел. Наконец, проведя в Вашингтоне около года, Анна убедила мужа оставить Государственный Департамент и, поставив на карту всё, чем они владели, открыть галерею искусств в Нью-Йорке.
Оба знали, что это – рискованное предприятие, но Анна во что бы то ни стало желала стать свидетельницей его триумфа и играла свою роль до конца, помогая сохранять видимость успеха, столь необходимую в бизнесе, связанном с искусством. Когда у них едва хватало денег на выплату аренды, она делала покупки на распродажах, выискивала объявления о продаже одежды со скидкой и тщательно обставляла квартиру предметами мебели, приобретёнными по дешёвке на распродажах имущества. Когда возникала необходимость принимать гостей, она часами возилась на кухне, готовя еду, и всё же умудрялась появиться перед самым прибытием гостей, элегантно одетая, исполняя перед деловыми партнёрами Марка роль хозяйки дома.
Это было беспрерывное трюкачество, но Анне оно нравилось. Его результатом было вознаграждение, и это был не только постепенно растущий успех галереи, которая, пусть и не сразу, стала восприниматься в высших художественных кругах как главный источник для коллекционеров полотен европейских художников семнадцатого и восемнадцатого веков, но и перемена, которая произошла в её муже. Несмотря на трудности, с которыми Марку пришлось столкнуться, когда он занялся бизнесом, таким счастливым Анна его ещё никогда не видела. Он быстро превратился из серьёзного, довольно стеснительного дипломата, навещавшего её в лагере для интернированных, в вальяжного, открытого, уверенного в себе человека, гордившегося тем, что он признан знатоком в избранном им поле деятельности.
Центром его жизни была семья. Он, как и Анна, хотел иметь детей, но после ряда неудач гинеколог сообщил им, что она бесплодна, возможно, из-за жестокой эмоциональной травмы, испытанной ею во время войны. Марк, хотя и был разочарован, делал всё возможное, чтобы смягчить чувство вины жены, и перенёс свою отцовскую привязанность на Джанну, к которой относился как к родной дочери. Они вместе проводили уикенды, играя в Центральном Парке , посещая зоопарк, покупая сахарную вату на дощатом тротуаре на Кони-Айленд, и отправляясь за игрушками в F.A.O. Schwarz .
Шли годы, Анна и Марк часто обсуждали, как рассказать Джанне правду о её необыкновенном происхождении. Оба соглашались, что это следует сделать, как только она будет эмоционально готова к тому, чтобы совладать с подобной новостью, но ни один из них не был уверен в том, какой же должен быть для этого возраст. Хотя Анна и не была истовой иудейкой, она регулярно посещала службы в синагоге на Аппер Вест Сайд из уважения к родителям и нередко брала с собой на эти собрания Джанну, но лишь как наблюдательницу. Анна объяснила ребёнку, которого она считала своей дочерью, традиции иудейства, но настояла, чтобы Марк, принадлежавший к англиканской церкви, взял её и в свою церковь и ознакомил её с христианскими верованиями. Ни один из родителей не желал навязывать Джанне свою религию, считая, что ей следует сделать собственный выбор, когда она станет достаточно взрослой, чтобы узнать о своём настоящем происхождении, но, когда дочь Кеи стала подростком, у неё появилось немало подружек-евреек, и она стала спрашивать, когда у неё будет Бас Мицва .
Анна и Марк поняли, что пришло время рассказать Джанне правду, и в тринадцатый день рождения они рассказали ей всё, что знали о её корнях. Анна описала Кею, подчеркнув отвагу, проявленную ею при переходе через Пиренеи, её смерть в деревне Ирати, и то, как Джанет Тейлор и Женевьева Флери помогали ухаживать за Джанной, когда она была младенцем. Джанна слушала, задавала вопросы, и, казалось, справилась с болезненным открытием, что два самых любимых ею человека не были её настоящими родителями; её спокойствие было удивительным для девочки такого возраста.
У Анны было тягостное чувство, что удар от открытия, что она – не такая, как все её подруги, поразил Джанну гораздо сильнее, чем ей хотелось бы признать, но она так тщательно скрывала свои чувства, что нельзя было определить точную её реакцию. Анна пользовалась любой возможностью, чтобы поговорить с Джанной о Кее, всегда подчёркивая, что она должна гордиться своей настоящей матерью, и, пока Джанна была подростком, она проявляла ненасытное любопытство к своему происхождению, но вела себя по отношению к обоим людям, вырастившим её, столь покровительственно, что им трудно было понять, уж не таит ли она в себе презрение к ним.
Единственным свидетельством того, что спокойствие Джанны было лишь фасадом, скрывавшим растерянность и даже боль, было её постепенное отдаление от Анны и Марка. Когда Джанна поступила в Колледж Барнарда , несмотря на то, что до этого учебного заведения было рукой подать от квартиры, в которой она выросла, она предпочла делить угол с тремя другими девушками в Лоуэр Ист-Сайде , настояв на том, что расходы будет оплачивать сама, подрабатывая в «Мэйсис» . Анна была обеспокоена, зная, что это – не самое благополучное место Манхэттена, но Марк предостерёг жену, чтобы она ни в коем случае не возражала, подчеркнув, что Джанне важно делать всё необходимое для познания себя как личности.
Тут Анна посмотрела на Джанну, сидевшую в переднем ряду для публики, сразу за столом обвиняемого, и не сводившую глаз с прокурора, который продолжал обращаться к членам жюри со своей вступительной речью. Ростом в пять футов шесть дюймов , она была гораздо выше Кеи, а её тело, хотя и пышное, было стройнее, а руки и ноги были длиннее. И человеком она была другим. В противоположность замкнутой Кее, она была открытой и весьма агрессивной, особенно когда посягали на её независимость.
По виду Джанны трудно было понять, как она переносила тяготы, начавшиеся с арестом Марка. Шесть недель назад два сотрудника таможни США появились в дверях квартиры на Риверсайд Драйв чуть ли не на рассвете, надели на Марка наручники и отвезли его в здание Федерального Суда. Судья назначил залог в размере трёхсот пятидесяти тысяч долларов, и Анна их внесла, заложив всё, чем они владели, включая галерею. Марк был освобождён в тот же день, но шок от случившегося с ним сказался. Он выглядел измождённым, и руки его дрожали. Он долго отказывался говорить о том, что произошло, а когда, наконец, заговорил, то так бессвязно, что ей подумалось, что он перенёс небольшой удар.
Тщательное медицинское обследование установило, что он действительно перенёс удар, а то, как отреагировала на его арест пресса, отнюдь не способствовало улучшению его состояния. Здесь были все элементы для хорошей истории: притягательность Пятой Авеню, интрига тайных махинаций в мире искусства, скандал, связанный с обвинением экс-дипломата в злоупотреблении служебным положением, тайна подделки и международной контрабанды. Репортёры преследовали Марка со дня его ареста до самого начала слушаний перед Федеральным Большим Жюри , до суда, идущего теперь, но одного его им было мало, - Анна и Джанна тоже стали объектами их пристального интереса.
Для Анны это было лишь непрерывным раздражением, но для Джанны последствия оказались более серьёзными, потому что репортёры выследили её в кампусе Барнарда и устраивали засады в перерывах между занятиями, пытаясь заполучить интервью. Староста, наконец, вызвала её и сообщила, что учителям кажется, что Джанна стала менее сосредоточенной на занятиях и предположила, что, возможно, будет лучше, если она возьмёт академический отпуск и вернётся к занятиям, когда напряжение спадёт, но Джанна отказалась.
Анна поддерживала переписку и с Джанет Тейлор, и с Женевьевой Флери. Джанет, жившая теперь в маленькой деревушке в Малайзии, часто давала советы о том, как следует воспитывать Джанну, а когда француженка узнала о затруднительном положении, в котором оказался Марк, она тут же откликнулась и пригласила Джанну провести год в школе усовершенствования в Монтрё, которой сейчас владела Женевьева, но Джанна отклонила предложение, чувствуя, что Марк нуждался в любой поддержке.
«Обвинение правительства будет основано не только на косвенных уликах, но также и на показаниях свидетеля, который в обмен на освобождение от ответственности согласился описать жюри, каким образом он помогал обвиняемому в его планах обманным путём…»
Слова прокурора вернули Анну в зал суда. Бледное лицо Марка сделалось пепельно-серым. Её сердце болело за него, когда она смотрела, как он шепчет что-то на ухо Дэйву Уилсону, но защитник казался невозмутимым и лишь ободряюще улыбался своему клиенту.
Когда помощник Генерального Прокурора США завершил свою вступительную речь, был почти полдень, и судья объявил перерыв на ланч. Пока присутствовавшие выливались из угрюмого зала с высоким потолком, в возбуждении перекрикивая друг друга, обсуждая заключительные комментарии прокурора, Анна пробралась к столу обвиняемого. Джанна уже стояла рядом со стулом Марка, обняв его рукой за плечи.
«Что это за чушь насчёт свидетеля?» - встревоженно спросила она.
«Должно быть, они с кем-то договорились», - ответил Дэйв Уилсон.
«Но с кем?»
«Они не обязаны открывать это, пока его не вызовут, - ответил адвокат. - Но это не означает, что то, что он скажет, не будет опровергнуто перекрёстным допросом».
«Я думала, обвинение ознакомило вас со своими материалами до начала суда», - настаивала Анна.
«Ознакомило, - сказал Уилсон. - Но они не обязаны говорить нам, где они получены. Ну, а теперь вместо того, чтобы строить догадки, не пойти ли нам всем на ланч?»
«Не думаю, что в состоянии встретиться с этими репортёрами», - пробормотал Марк.
Анна наклонилась и поцеловала его в щёку. - «Тебе этого и не надо делать, дорогой, - сказала она. - Я принесла сэндвичи и кофе. Можем поесть прямо здесь».
«Мне надо позвонить в мой офис», - сказал адвокат. Он защёлкнул портфель и зашагал по проходу к двери.
«Мне тоже надо идти, - сказала Джанна. - Я уже опоздала на работу, а после того, как я закончу работу в «Мэйсис», у меня будут занятия по биологии». - Она поцеловала Марка и Анну, и они увидели, как её поглотила толпа репортёров, поджидавших за дверью зала суда.
«Боже, как я хочу, чтобы ей не пришлось пройти через всё это», - сказал Марк.
«Ты знаешь, что она думает по поводу отъезда», - сказала Анна, расстилая на столе салфетку и открывая пластиковый пакет с сэндвичами.
«А ты не можешь заставить её изменить своё решение?»
«Я пыталась, - ответила Анна, - но она упрямая, - и она очень волнуется за тебя».
Марк положил свою руку на руку Анны и легонько сжал её. - «Не знаю, что бы я делал без вас обеих», - сказал он.
К тому времени, когда вернулся сделавший необходимые звонки Дэйв Уилсон, они уже поели. Когда продолжился суд, Анна заняла освободившееся место Джанны возле стола обвиняемого, жадно слушая вступительную речь защитника Марка.
Твёрдым, но негромким голосом он начал с того, что охарактеризовал своего клиента как уважаемого, достойного доверия гражданина и во всех подробностях описал его воспитание, образование и годы службы нации в качестве дипломата. После этого он кратко упомянул о заботе и внимании, которые Марк уделял своей первой жене во время её трагической болезни. Затем, постепенно усиливая голос, он отмёл все обвинения, которые, по утверждению прокурора, тот собирался доказать, в заключение сказав: «Согласно законам нашего государства должно быть установлено без всякого обоснованного сомнения, что Марк Хантер совершал деяния, в которых он обвиняется, и ещё до окончания этого суда я продемонстрирую жюри, что все свидетельства не могут подтвердить ничего иного, как простой истины, что мой клиент невиновен и должен быть признан таковым».
Когда в судебном заседании был объявлен перерыв, Анна взяла Марка за руку и помогла ему встать. Сопровождаемые Дэйвом Уилсоном, они стали прокладывать себе дорогу в гуще репортёров, поджидавших их возле здания Федерального Суда, но лишь после того, как адвокат сделал заявление перед частоколом камер и микрофонов, им удалось укрыться на заднем сиденье такси.
Когда такси проехало Фоли Сквер и слилось с потоком машин, следовавших на запад, Марк сидел, сгорбившись, в углу с закрытыми глазами. Казалось, он вот-вот упадёт в обморок. По тому, как Дэйв Уилсон не сводил с него глаз, видно было, что адвокат встревожен.
«Как вы себя чувствуете?» - спросил он.
«А как, по-вашему, он должен себя чувствовать? - спросила Анна, когда её муж не ответил. - В том, что заявил этот чёртов прокурор, не было ни слова правды».
«Это я и намерен доказать», - ответил адвокат.
«Даты, которые он назвал в начале 1944-го года, когда, по его уверению, Марк покупал картины у немцев, - это вымысел и ничто иное».
«Обвинение утверждает, что его свидетель может подтвердить их».
«Да они же врут, - фыркнула Анна. - По крайней мере в двух случаях из названных им Марк навещал меня в лагере для интернированных».
«Как его жена, вы не можете свидетельствовать».
«У коменданта должны быть записи о том, когда мне разрешалось покидать лагерь с Марком, о, Господи!»
«Я говорил с испанским посольством, а они сверились со своими людьми в Мадриде, - сказал Уилсон.- Кажется, комендант умер лет десять назад, а его записи так и не смогли найти».
«Но ведь другие заключённые в лагере могут засвидетельствовать, что видели нас вместе», - настаивала Анна.
«После войны большинство задержанных либо было отправлено на родину, либо помещено в лагеря для лиц без гражданства. Найти их не представляется возможным, а если бы мы и нашли кого-то, он едва вспомнит то, что происходило двадцать лет назад».
«У меня там были две подруги, которые наверняка помнят».
«Это вы мне так говорите, - ответил уклончиво адвокат, - но Джанет Тейлор в настоящее время проживает в Малайзии, сожительствуя с китайским коммунистом, за поимку которого британцы предлагают четыреста тысяч долларов, а Женевьева Флери…»
«…владеет одной из самых дорогих школ усовершенствования в Швейцарии».
«Но она заработала деньги на её открытие, работая высококлассной проституткой, - сказал Уилсон. - Подобное прошлое не придаст сказанному ею особой веры».
«Да на чьей, чёрт побери, вы стороне?» - сердито спросила Анна.
«Я делаю всё, что в человеческих силах, чтобы увидеть, как с Марка снимут эти обвинения, - терпеливо сказал адвокат, - но важно, чтобы вы оба понимали, с чем мы столкнулись. У них очень серьёзные материалы. Несколько полотен из купленных Марком в Европе действительно оказались поддельными. Я уверен, что он и понятия не имел о том, что это – вовсе не подлинники, и тем не менее остаётся фактом, что очень многие люди лишились уймы денег, и они жаждут крови. Марк – единственный человек, который у них на виду, вот они и сделали его своей мишенью».
Когда такси остановилось на углу 77-й стрит и Риверсайд Драйв, Уилсон помог им выйти и сказал Анне: «Думаю, вам надо пригласить врача, чтобы он осмотрел Марка. Пока суд не закончится, нажим на него будет только усиливаться».
Анна сделала так, как предложил адвокат, и позвонила старому другу, доктору Уильяму Хансену, и он заскочил к ним в квартиру по пути домой из офиса. Он осмотрел Марка, диагностировал нервное истощение и велел пациенту лечь в постель.
«Как он?» - нетерпеливо спросила Анна, когда врач вышел в гостиную.
«Неважно. Он из тех людей, что всё принимают близко к сердцу. Я давно знаю Марка, и он всегда был крайне чувствителен к тому, что думают о нём люди. Поставив под сомнение его репутацию, а также профессиональную компетенцию, ему нанесли сокрушительный удар, - ответил доктор Хансен. - А беспокойство из-за того, что рушится жизнь Джанны, лишь усугубляет его состояние. Пожалуй, он больше расстраивается из-за неё, чем из-за происходящего с ним».
«Моя подруга пригласила её провести год в Европе, - сказала Анна, - но она не хочет ехать, она чувствует, что нужна здесь».
«Уехав из Нью-Йорка, Джанна, возможно, поступила бы милосерднее всего по отношению к Марку, - сказал врач. - Во всяком случае, я оставил успокоительное, с ним он будет хорошо спать ночью. Если что-то изменится, сразу же вызывайте меня, хоть днём, хоть ночью. У вас есть мой домашний телефон?»
Анна кивнула. - «Спасибо, Билл, вы – хороший друг».
Оставшись одна, Анна встала у окна, глядя на реку Гудзон и вспоминая обвинения, которые, как сказал жюри присяжных прокурор, он намеревался доказать. Свидетельства против Марка были столь подробными, что этот таинственный свидетель Генерального Прокурора США – кем бы он ни был, предоставляя их, из кожи вон лез, чтобы придать им видимость правды. Даты и места совпадали с перемещениями в определённые периоды и умело использовались как основа для поддержки нагромождения полуправды и откровенных измышлений. Кому-то явно очень хотелось уничтожить его, и это им удалось. Даже если дело в суде развалится, репутации Марка нанесён непоправимый урон. Галерея уже была закрыта, и Анна знала, что скорее всего она больше не откроется: бизнес в мире искусства вёлся, основываясь на личном доверии, а после того, как её муж обрёл подобную славу, было крайне сомнительно, что он когда-нибудь сможет восстановить своё доброе имя.
Телефонный звонок вывел Анну из задумчивости. В трубке послышался голос Джанны.
«Где ты?»
«В школе, - ответила Джанна. - У меня ещё одна лекция, но я решила позвонить, чтобы узнать, что было дальше».
«Ну, Дэйв Уилсон обратился со вступительным словом».
«Марк был доволен?»
Анна не знала, что сказать. - «Доктор Хансен только что ушёл. Он говорит, у Марка – нервное истощение».
«После занятий я заеду и навещу его».
«Он принял успокоительное, да я и сама измоталась…»
«Тогда утром».
«Хорошо. Мы любим тебя».
Положив трубку, Анна поймала взглядом своё отражение в зеркале и увидела, что действительно выглядит очень усталой. Лицо её было бледным, под глазами появились тёмные круги, но утомлённость эта была вызвана не только неприятностями последних недель. Ей было уже сорок три, и время начало брать своё. Когда-то чёрные волосы теперь тронула седина, а морщины, идущие от крыльев носа, стали глубже. И все её черты были как будто смазаны. Единственным благом было то, что без очков, которые ей теперь требовались для чтения, процесс старения был ей заметен меньше, чем окружающим.
Отвернувшись, она пошла наверх посмотреть, как чувствует себя Марк, и была удивлена, застав его бодрствующим. - «Я думала, Билл дал тебе успокоительное»,- сказала она, поправляя сползшее ватное одеяло.
«Я его ещё не принял», - ответил он. Рядом со стаканом воды на прикроватном столике стояла маленькая пластиковая бутылочка.
«Как ты себя чувствуешь?»
«Неспокойно».
«Билл говорит, что всё, что тебе нужно, это покой…»
«В отношении Джанны».
«Она только что звонила. Я сказала ей, что ты заснул. Утром она зайдёт».
«Её никак нельзя убедить принять предложение Женевьевы провести какое-то время в Швейцарии?»
«Я уже говорила тебе, что на этот счёт думает Джанна».
«У меня бы камень с души свалился».
Анна не стала отвечать, а подала ему снотворное и смотрела, как он глотает его. Она держала его за руку, пока он не заснул. Тогда только она спустилась в гостиную, взяла телефонную трубку и дала оператору трансатлантической связи номер Женевьевы Флери в Монтрё, Швейцария.

Джанна лежала в постели, слушая, как три её соседки по комнате завтракали и готовились встретить новый день. Две из них были её сокурсницами в Колледже Барнарда, а третья была актрисой, днём работавшая в туалете «Мэйсис», а ночью изредка появлявшаяся в авангардных пьесах.
Квартира, которую они снимали вместе почти два года, когда-то была складом, и надписи, нанесённые трафаретом на стены, всё ещё указывали, где раньше стояли ящики с фруктами и овощами. Комнатой Джанны была маленькая конторка над складским помещением. Верхний этаж склада был превращён в жилище художником, который сейчас находился на юге Франции. Он сдал его четырём женщинам при условии, что сможет вновь занять помещение, когда оно ему понадобится. Пока он напоминал им о себе лишь раз в месяц, когда писал записки из Сен-Лоран д’Эзе , извещая о полученной им плате за аренду.
«Ты не спишь, Джанна?» - Голос принадлежал Сьюзен, одной из студенток, с которыми она училась в Барнарде. Когда Джанна ничего не ответила, та громко сказала: «Если пропустишь ещё одни занятия по социологии, у тебя будут большие неприятности».
Но Джанна продолжала молчать.
«Ну, и ладно, поступай, как хочешь, - сказала Сьюзен. - Мы с Кэти уходим, а Мелинда уже ушла на работу. Кофе ещё горячий, а в холодильнике есть пончики. Пока».
Раздался звук шагов по дощатому полу, затем – металлический лязг и громкое жужжание грузового лифта, бывшего их единственным входом и выходом, спускающегося вниз. Это был сигнал, который Джанна ждала с тех пор, как проснулась час назад. Он означал, что она наконец-то была одна.
Это желание уединиться не было естественной чертой эмоциональной натуры Джанны. Обычно она была общительным человеком, для которого не было ничего приятнее, как посидеть с соседками по комнате, болтая за кофе о работе, о школе, обо всём, что происходило в их жизни. Но в последние недели, со дня ареста Марка, сделавшего её объектом самого пристального внимания, она стала избегать всех, даже подруг, с которыми она делила верхнее помещение склада, и вместо того, чтобы вставать вместе с ними, она притворялась спящей, избегая общения. Они знали, что она притворяется, и знали, почему, и пытались уменьшить напряжённость, делая вид, будто их это не касается, но Джанна чувствовала, что терпение их иссякает.
Дотянувшись до полки над кроватью, она включила маленький патефон и откинулась с закрытыми глазами на подушки, а из динамиков, установленных на стене, полились звуки «Troublant Bolero» в аранжировке Джанго Рейнхардта . Это была запись, сделанная им со Стефаном Грапелли в римской студии грамзаписи в 1949 году, классический пример виртуозности его как джазового гитариста, но она купила пластинку не из-за его исполнительского мастерства, а потому, что он был одним из немногих цыган, музыку которых можно было услышать в записи.
Она купила этот альбом вскоре после того, как ей исполнилось тринадцать, в смутной надежде, что, слушая цыганскую музыку, она сможет узнать что-то о своём прошлом. Это было одно из многих подобных исканий: она часами сидела в нью-йоркской публичной библиотеке, просматривая книги, описывавшие жизнь европейских цыган, вглядываясь в лица на фотографиях, напрасно пытаясь найти в них какие-то необыкновенные черты, которые имелись бы и у неё.
Все они, за редким исключением, были темнокожими, с чёрными волосами, а она была светлокожей, и волосы у неё были цвета золотой пшеницы. Ни в обычаях их, ни в верованиях, ни в образе жизни не могла она найти ничего близкого ей. Чем больше Джанна читала, тем труднее было ей обнаружить родственную связь, на которую она могла бы опереться, создавая собственный портрет.
Она позаботилась о том, чтобы Анна и Марк ничего не знали о её поисках – инстинктивно она хотела оградить их от боли, поэтому она и не заплакала, когда они сообщили ей о её происхождении – но часто плакала, когда оставалась одна, а когда ей исполнилось тринадцать, ею овладело томительное безотчётное желание открыть не только тайну своего рождения, но и личность отца.
Осознание того, что два человека, вырастившие Джанну и всегда почитаемые ею за родителей, даже не были её кровными родственниками, совершенно разрушило её жизнь. Она чувствовала себя отрезанной, и не только от Анны и Марка, но и от подруг, с которыми она выросла, и даже от окружения, в котором воспитывалась. Как будто из-под неё неожиданно выдернули ковёр, и за прошедшие с тех пор годы ей так и не удалось вновь обрести равновесие. Она любила Анну и Марка, и делала всё возможное, чтобы они поверили, будто их признание не изменило её чувств к ним, но в глубине души Джанна знала, что не успокоится до тех пор, пока не узнает побольше о своих настоящих родителях и не установит личность отца.
Из-за этой потребности, ставшей со временем настоятельной необходимостью, Джанне было даже труднее, чем могла вообразить Анна, отвергнуть предложение Женевьевы Флери. Женевьева жила в одной комнате с её настоящей матерью почти четыре года и знала о ней больше, чем Анна и Джанет Тейлор, и это делало мысль о годичном пребывании в школе усовершенствования в Швейцарии очень заманчивой, но Джанна чувствовала, что её долг – оставаться рядом с Марком.
Подумав о Марке, Джанна вспомнила, что обещала навестить его, и, выбравшись из постели, надела халат и спустилась по очень крутой деревянной лестнице в главное жилое помещение. Душ располагался в бывшей кабинке учётчика, в дальнем конце этажа, ближе к месту, где спали остальные девушки, и, поскольку кабинка была рядом с незанавешенным окном, она не снимала халат, пока не вошла в душ и не задёрнула полиэтиленовую занавеску. Она стояла под тонкими, как иголки, струйками горячей воды, думая, что бы ей сказать Марку, чтобы облегчить его страдания, но, так ничего и не придумав, вытерлась и начала одеваться.
Войдя в кухню, Джанна нашла термос с горячим кофе, а рядом – две газеты. Первой, которую она взяла, оказалась «Уолл-Стрит Джорнал» , на которую она подписывалась почти год, и машинально стала перелистывать страницы, отмечая вчерашние цены на акции. Она заинтересовалась их рынком благодаря студенту факультета управления бизнесом в Колумбийском Университете, мимолётному ухажёру, утверждавшему, что обычный инвестор может приобретать акции, метая дротики в сводки в «Уолл-Стрит Джорнал» с тем же успехом, что и следуя советам брокера. При этом он назвал наугад десяток акций. Вскоре после этого Джанна перестала встречаться с ним. Но продолжала следить за выбранными им акциями и была заинтригована, обнаружив, что они и в самом деле обходили средние значения индекса Доу Джонса .
Отложив «Уолл-Стрит Джорнал», она взяла «Нью-Йорк Таймс» и посмотрела на первую страницу. На неё были вынесены анонсы историй, относившихся к убийству президента Кеннеди, происшедшему четыре дня назад. Она перелистала внутренние страницы. Статья, написанная членом редакционного бюро газеты в испанской столице и помеченная мадридским временем, имела заголовок: «МАРК ХАНТЕР – ЧЕЛОВЕК И МИФ». Первым её побуждением было даже не смотреть на неё, - о Марке в последние недели было столько написано, что она сомневалась в том, что о нём можно сказать что-нибудь новое. Но её привлекли большие размеры статьи, и она, сама не желая этого, начала читать.
Это был очень подробный портрет Марка, с особым упором на период, когда он был вице-консулом в Мадриде. Исследование было самым глубоким из тех, что видела Джанна. Все стороны его жизни были описаны в мельчайших подробностях, начиная с того, как его воспитывали в Бостоне родители, принадлежавшие к среднему классу, и заканчивая первым днём суда. Ссылаясь на интервью, записанные им на магнитофоне в Испании, автор восстановил, как Марк впервые увиделся с Анной в лагере для интернированных, и развитие их романа в последующие месяцы. Джанна прочитала статью от начала и до конца, и не только потому, что это был самый глубокий материал из виденных ею, но и из-за управлявшей ею потребности обнаружить любые отрывочные сведения, пусть самые незначительные, которые могли бы пролить свет на личность её отца. Их не было. Отложив газету, она осталась в том же беспокойном томлении, которое преследовало её с тринадцати лет.
Час спустя она входила в квартиру на Риверсайд Драйв. Анна была в гостиной; Джанна заметила, что она плакала. На диване лежал номер «Нью-Йорк Таймс», открытый на странице, где был напечатан подробный портрет Марка, Анна явно только что закончила его чтение.
«Ну-ну, - мягко сказала Джанна, обнимая Анну, - не обращай на это внимание».
«Просто это вызвало столько воспоминаний…»
«Я знаю, но мы должны быть сильными ради Марка».
«Ты не знаешь, каково это, - сидеть в зале суда и слушать, как обвинитель лжёт про него жюри», - всхлипнула Анна.
«Я была там, помнишь?»
«Извини, просто я так расстроена тем, что не могу ничего сделать…»
«Марк уже читал статью?»- спросила Джанна.
Анна покачала головой и вытерла слёзы. - «Он ещё спит. Успокоительное, которое дал ему доктор Хансен, ещё действует…»
Её речь прервал телефонный звонок. Она недолго поговорила и повесила трубку.
«Это был Дэйв Уилсон. Он хочет провести завтра некоторое время с Марком».
«Он достаточно хорошо себя чувствует, чтобы отвечать на кучу вопросов?»
«Не думаю, - сказала Анна, - но Дэйв настаивает на том, что ему важно поговорить с Марком прежде, чем он будет давать показания».
«Я постараюсь быть в суде», - сказала Джанна.
Анна нервно вертела на пальце обручальное кольцо. - «Я говорила с ним вчера вечером, и он попросил меня постараться убедить тебя принять предложение Женевьевы Флери».
«Но, кажется, мы уже договорились…»
«Билл Хансен говорит, что Марк больше беспокоится из-за тебя, чем из-за суда. Он чувствует себя ответственным за то, что тебя втянули в это безобразие, и думает, что год, проведённый вдали от…»
«Почему год?» - спросила Джанна.
«Суд может растянуться на месяцы, - сказала Анна. - А ты знаешь, что староста в Барнарде считает, что тебе лучше сделать основательный перерыв, избавиться от рассеянности, а следующей осенью приступить снова…»
«Но двенадцать месяцев!»
«Это – самое милосердное, что ты можешь сделать для Марка».
Джанна подошла к окну и взглянула на двигавшийся по Риверсайд Драйв поток машин.
«Это действительно так?»
«Так считает Билл Хансен!»
«А ты?»
Анна подошла к Джанне и обняла её сзади. - «Без тебя здесь будет ужасно трудно, но для Марка так будет лучше всего…»
«Ты на самом деле думаешь, что от этого ему станет легче?»
«Он заболел из-за беспокойства».
Джанна испытывала противоречивые чувства. Даже не пытаясь в них разобраться, она сказала: «Хорошо, если это поможет ему пройти через этот кошмар, я поеду».
«Я надеялась, что ты так и скажешь, - ответила Анна. - Вчера вечером я говорила по телефону с Женевьевой и сказала ей, что намереваюсь просить тебя изменить своё решение. Она ждёт тебя».
«Когда?»
«Я сказала, что ты вылетишь сегодня вечером. Я заказала авиабилет на всякий случай».
«Сегодня вечером!»
«Чем скорее ты уедешь, тем больше у Марка шансов пережить эту пытку и не сломаться».
«А есть вероятность, что это случится?»
«Билл Хансен очень беспокоится за него».
«Но у меня не будет времени собраться».
«Тебе и собирать-то почти нечего. Я помогу тебе», - сказала Анна.
В такси по дороге на Лоуэр Ист-Энд они почти не разговаривали, и в древнем грузовом лифте поднялись на верхний этаж тоже молча. Джанна чувствовала себя опустошённой. Как будто она существовала на резервном источнике нервной энергии, из которого неожиданно выдернули вилку. А внутри осталась ноющая боль. Когда вещи были собраны, она вырвала листок из одной из своих тетрадей, нашла в сумочке ручку и спросила: «Что мне сказать соседкам?»
«Я поговорю с ними, - сказала Анна. - Они поймут. И я позвоню в «Мэйсис» и старосте».
Джанна вынула чековую книжку и начала выписывать чек.
«А это зачем?»- спросила Анна.
«Моя доля платы за жильё».
«Я могу позаботиться об этом».
«Спасибо, но за это отвечаю я», - сказала Джанна.
В последний раз оглядев этаж, они спустились вниз и вышли на улицу. Джанна окликнула такси.
«Перед отъездом я хотела бы повидать Марка», - сказала она.
«Я не уверена, что снотворное закончило своё действие».
«И всё-таки…»
Анна наклонилась вперёд и попросила водителя отвезти их на Риверсайд Драйв. - «Я подожду тебя», - сказала она, когда машина остановилась.
Джанна вошла в квартиру и прокралась на цыпочках в спальню. Шторы были ещё задёрнуты, но проникавшего сквозь них света было достаточно, чтобы увидеть, что Марк откинулся на подушки. Глаза его были закрытыми, а лицо – смертельно-бледным. В какой-то миг ей показалось, что он не дышит, но затем она увидела, что его грудь едва заметно вздымается, и поняла, что он ещё находится под действием снотворного. Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Его глаза распахнулись, и она слабо улыбнулась.
«Я пришла попрощаться, - прошептала Джанна, её глаза застилали слёзы.
«Попрощаться?» - его голос был не громче шёпота.
«Я решила принять предложение Женевьевы».
«Я так рад! - В голосе его звучало невыразимое облегчение. - Без тебя здесь, наверное, будет одиноко, но это – лучшее, что ты можешь сделать. Когда этот кошмар закончится…»
«Мы все будем снова вместе».
Он кивнул, и его глаза стали наполняться влагой.
«Я люблю тебя», - сказала Джанна, прижавшись на минутку своей щекой к его лицу. Она знала, что, если не уйдёт сразу, то не сможет уйти совсем.
Когда Джанна вернулась к ожидавшей её в такси Анне, щёки её были мокрыми от слёз.
«Он не спал?» - спросила Анна.
Джанна кивнула, но не нашла, что ответить. Она вдруг почувствовала себя необыкновенно усталой.
Они забрали в вестибюле аэропорта у стойки «Air France» билет Джанны. - «Твой паспорт годен до середины следующего года, - сказала Анна, - но тебе надо будет пойти в посольство США в Женеве и продлить его...»
Дальнейшие её слова были заглушены раздавшимся через громкоговорители объявлением, что все пассажиры, отправляющиеся тем же рейсом, что и Джанна, в Париж, должны срочно занять места в самолёте.
«У тебя будет двухчасовая стоянка в Орли и ещё час полёта до Женевы, - сказала Анна, когда они входили в вымощенный плиткой коридор. - Я позвоню Женевьеве и сообщу ей, каким рейсом ты летишь».
Джанна понимала, что Анна говорит, силясь совладать со своими чувствами, и, когда они подошли к воротам отправления, слёзы потекли по лицу старшей из женщин.
«Боже, как я буду скучать по тебе!» - воскликнула Анна.
Джанна почувствовала, что и сама начинает плакать, и заключила мать в объятия. - «Не так, как я буду скучать по вам обоим!»
Они продолжали обниматься до последнего объявления о посадке; потом Анна смотрела, как исчезает Джанна, спускаясь по наклонной дорожке к самолёту. Мука, которую испытывала старшая из женщин, казалась невыносимой, словно из неё вырвали часть её самой. Она продолжала плакать, стоя у обзорного окна и не сводя глаз с самолёта, выруливавшего на взлётную полосу. И лишь когда он, наконец, поднялся в воздух и исчез в темноте, Анна отвернулась, но продолжала плакать в течение всего обратного пути в город.
Когда она оказалась в квартире, был одиннадцатый час вечера. Вместо того, чтобы сразу же идти наверх, она сидела в темноте гостиной, пытаясь избавиться от чувства пустоты, охватившего её после отлёта Джанны. Ей не хотелось, чтобы Марк видел её печаль. Услышав, как он задвигался наверху, она пошла на кухню и налила в кастрюлю молока. Её мужу ничто так не нравилось поздним вечером, как чашка горячего шоколада. Пока нагревалось молоко, она рылась в холодильнике, желая приготовить сэндвич. Но нашла лишь несколько яиц, поэтому решила приготовить ему омлет. Хотя время для еды было и позднее, но ведь он почти восемнадцать часов ничего не ел.
Когда омлет был готов, она поставила его и горячий шоколад на поднос и понесла его наверх, в спальню. Кровать была пуста, стёганое одеяло откинуто, а подушка лежала на полу. Анна поставила поднос, нагнулась за подушкой и увидела на полу лист писчей бумаги. Это было не похоже на Марка, который был исключительно опрятен, - оставлять что-то написанное на полу, даже собираясь идти в ванную – а он пошёл, наверное, туда, потому что она видела, что в ней горит свет. Она подняла бумагу и прочла:
Дорогая,
наша совместная жизнь
означала для меня всё
ты придала ей это значение…
но я больше не могу.
Люблю тебя…
«Марк!»
Анна подбежала к двери ванной и распахнула её.
«О, Боже!»- задохнулась она.
Тело Марка свисало на короткой верёвке со стальной трубы, к которой был прикреплён наконечник душа. Глаза вылезли из орбит, а гротескно распухший язык высовывался изо рта. Он снял верх пижамы, но остался в пижамных штанах, и они были испачканы калом.
В спальне начал звонить телефон, но Анна не могла пошевелиться. Она была так потрясена, что не могла отвести глаз. Телефон продолжал звонить ещё минуту, а затем смолк, накрыв квартиру саваном тяжёлой, мёртвой тишины.

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: