Этот роман я перевёл лет двадцать или тридцать назад. Его действие охватывает 42 года и происходит в самых разных странах. В романе есть шокирующие сцены, поэтому я не рекомендовал бы его лицам младше 18 лет.

45
Лос-Анджелес. 3 июня 1985 года.
Анна Максвелл-Хантер сидела одна в библиотеке пентхауса «Веллингтон Хауса», не сводя глаз с того места на стене, где взломщик намалевал свастику. Хотя она была закрашена бригадой рабочих, обслуживавших дом, очертания фашистского знака ещё проглядывались, и, чтобы её полностью скрыть, требовалось нанести ещё два или три слоя краски. И даже тогда, подумалось ей, она останется запечатлённой в её мозгу, столь же неистребимая, как и все другие воспоминания об одиссее, приведшей её от ужасов варшавского гетто к только что пережитой ею ночи страха.
Она рассказала Джо Доусону всё в мельчайших подробностях, и он слушал, не перебивая, пока она не сказала обо всём, что ей запомнилось, а потом, задав несколько коротких вопросов, он вернулся в штаб-квартиру лос-анджелесской полиции, расположенную рядом с главным вокзалом в центре города. По его реакции Анна не могла угадать, дало ли рассказанное ею какие-то улики, проливающие свет на личность человека, преследующего Джанну, но за то время, когда она мучительно воссоздавала период длиной в сорок два года, он, делая заметки, исписал немало страниц. Папки, которые она получила этим утром в Центре Визенталя, ещё лежали на столике возле неё, простые картонные папки, замусоленные обложки которых казались неуместными в изящно обставленной библиотеке с антикварной мебелью работы Чиппендейла , хрустальными вазами ручной работы из Уотерфорда со свежими цветами и со вкусом подобранным по цвету обюссонским ковром.
Она положила руку на папки, вспоминая день, когда она наблюдала из окна опустевшей больницы, выходившего на Умшлагплац, как тысячи евреев грузили в ожидавшие товарняки, чтобы отправить в концентрационные лагеря. Воспоминание и сейчас было таким же живым, как и сорок лет назад. Ей до сих пор слышался яростный лай сторожевых собак и жалобные крики людей, затерявшихся в сутолоке и пытавшихся найти своих близких.
Анну вырвал из задумчивости телефонный звонок. Когда она подняла трубку, оператор пульта, находившегося в вестибюле, сказала: «Вам звонят из окружной больницы, мэм, говорят, это срочно».
Тотчас подумав о Джанне, Анна ощутила, как у неё на миг остановилось сердце. - «Соедините меня», - сказала она.
Когда соединение установилось, раздался щелчок, и другой женский голос спросил: «Это Анна Максвелл-Хантер?»
«Да», - ответила Анна, сердце её бешено колотилось.
«Я – миссис Стивенс,- сказала женщина. - Я – медицинская сестра реанимационного отделения Лос-Анджелесского окружного медицинского центра. У нас в реанимации находится человек, который дал нам ваше имя, мистер Эл Леви…»
Анна испытала такое облегчение, услышав, что это не Джанна, что не могла сосредоточиться на том, что говорит женщина. - «Эл Леви? Боюсь, я никого не знаю с таким именем», - сказала она.
«В его истории болезни родство с вами не установлено, - сказала миссис Стивенс, - но лечащий врач говорит, что вы знали его много лет назад в Польше».
Анна снова порылась в памяти, пытаясь вспомнить какого-нибудь человека по имени Эл Леви: в гетто было много людей по имени Леви, и в круговерти последних дней гетто, вполне возможно, что, исполняя обязанности курьера, она вступала в контакт с человеком, который находился сейчас в больнице. Возможно, он был членом Еврейской Боевой Организации, одним из немногих уцелевших, и заболел во время посещения ежегодного собрания жертв Холокоста. Возможно было даже, что он обладал сведениями о настоящем отце Джанны, которых ей так и не удалось найти во время её утреннего посещения Центра Саймона Розенталя. - «Я приеду туда как можно скорее», - сказала она.
Через полчаса Анна шла по короткому коридору в гараж, где её ожидал шофёр, и он помог ей усесться на заднее сиденье автомобиля. Пока огромный лифт плавно опускал машину на Уилширский бульвар, она продолжала попытки вспомнить какого-нибудь Эла Леви. Но к тому времени, когда она добралась до Линкольн Хайтс , где располагался окружной медицинский центр, ей так и не удалось вспомнить человека с таким именем, и она не понимала, зачем совершенно незнакомый человек назвал её своей родственницей.
Регистраторша в вестибюле больницы проверила через компьютер, в реанимации ли ещё Эл Леви, а затем вызвала молодого врача-интерна, оказывавшего ему первую помощь, когда тот несколько часов назад поступил в реанимационную палату.
«Он получил множественные ножевые ранения и потерял много крови», - сказал интерн Анне, когда они поднимались в лифте на шестой этаж.
«Как это случилось?» - спросила Анна.
Интерн, говоривший бесцветным голосом, показывавшим, как он устал, пожал плечами. - «Полиция нашла его в переулке неподалёку от Третьей и Мэйн . На него могла напасть банда, или просто нарвался на грабителя. Чёрт побери, там люди убивают друг друга потехи ради».
Он повёл её по коридору, покрытому сильно навощённым линолеумом, и остановился перед дверью с табличкой «Реанимационное отделение».
«Обычно мы не позволяем навещать здесь больных, но Леви в плохом состоянии, поэтому я дал разрешение впустить вас. Не уверен, что он узнает вас, но попробовать стоит».
Не дожидаясь ответа Анны, интерн пошёл назад и исчез в лифте. Анна постояла в нерешительности, потом приоткрыла дверь и оказалась перед письменным столом с телевизионными мониторами, на которых были изображения всех пациентов реанимационного отделения. Она представилась сестре, которая, по-видимому, ждала её и провела в палату с четырьмя койками, из которых занятой оказалась лишь одна.
Человек, находившийся на ней, опирался на стопку подушек, в одну руку ему была введена капельница, а грудь и живот его были перебинтованы. От него тянулись провода к стоявшему возле койки прибору, отмечавшему его сердцебиение вспышками на светившемся зелёном экране. У него была большая голова, глаза, полузакрытые из-за шрама, и расплющенный нос профессионального борца.
«Привет, Анна, - сказал он по-польски, - давно не виделись».
Она пока не узнавала его, но отчётливый звук его низкого, гортанного голоса пробудил воспоминания, захороненные глубоко в её подсознании, и она поняла, что смотрит на человека, которого она больше сорока лет считала погибшим, погребённым под тоннами обломков, когда немецкий танк обстрелял ферму, где она укрывалась вместе с другими женщинами-курьерами. Его звали не Эл Леви, а Халевы – пан Халевы!

Джанна услышала щелчок, с которым закрылись двери на уровне улицы, и почувствовала лёгкое сдавливание в нижней части живота, когда огромный лифт начал подъём с Уилширского бульвара к пентхаусу «Веллингтон Хауса». За тот год, что она занимала пентхаус, она так и не смогла полностью привыкнуть к этому ощущению и всё ещё побаивалась, сидя за рулём своего «Мерседеса» 380-SL и следя через планки жалюзи на наружных стенах шахты на машины, двигающиеся далеко внизу по Золотой Миле.
Она решила сделать пентхаус своим домом после совершённого на неё нападения на Пойнт Лобос – этот случай был достаточно пугающим, чтобы убедить её в том, что Джо Доусон был прав, предложив ей воспользоваться системой защиты, встроенной в «Веллингтон Хаус», и её решение было с воодушевлением одобрено Феликсом Эрвином. Но после ужасов предыдущей ночи, когда взломщик смог проникнуть, невзирая на множество устройств, обеспечивавших безопасность, она поняла, что оба они ошибались, полагая пентхаус абсолютным убежищем.
Она позвонила Эрвину на его уединённое ранчо в горах Санта Инез утром, как только пришла в свой офис, и рассказала ему о случившемся.
«Боже, я рад, что хоть вы не пострадали! - воскликнул он. - Я никогда бы этого себе не простил. Я имею в виду, что, если бы не я, ты не купила бы это место».
«И не купило бы и большинство наших жильцов свои кондоминиумы за миллионы долларов, если бы мы не гарантировали им неуязвимую систему безопасности, - ответила она. - Если они узнают, что случилось в пентхаусе минувшей ночью, у нас будут крупные неприятности».
«Я прилечу сегодня днём, - сказал Эрвин. - Встреть меня в пентхаусе и попроси Анну быть с нами. Я хочу сам увидеть, что произошло. Фирма, устанавливавшая эти устройства безопасности, заверила меня, что они безупречны. Судя по всему, им придётся попотеть, объясняясь с моими адвокатами».
Лёгкий толчок подсказал Джанне, что лифт достиг гаражной площадки пентхауса. Она посмотрела на цифровые часы на панели и увидела, что было 2 часа 47 минут пополудни. Её встреча с Эрвином была назначена на три часа, а он всегда был пунктуален. Выбравшись из машины, она прошла по короткому коридору, связывавшему гараж с просторным частным фойе, служившим преддверием пентхауса, воспользовалась картой с защитным кодом, чтобы открыть электронный замок, и открыла толстую, обитую медью дверь.
Она остановилась посреди украшенного предметами искусств зала, удивлённая непривычной тишиной, а потом поняла, что Шепа, который приветствовал её, нет. Раньше он всегда бросался встречать её, предупреждённый шестым чувством ещё до того, как она выходила с гаражной площадки, и она привыкла слышать его радостный лай, но сейчас она вспомнила его растерзанное тельце и содрогнулась.
«Это я, - окликнула она, не желая напугать Анну своим внезапным появлением. - Я разговаривала с Феликсом, и он встречается с нами здесь в три часа».
Бессознательно вертя в пальцах золотой медальон, висевший на шее на тонкой золотой цепочке, который Джанет Тейлор отдала ей в Сингапуре, она подождала ответа и, когда его не последовало, позвала снова: «Анна?»
Её голос гулко разнёсся по пентхаусу, но ответа так и не было. Предположив, что Анна не расслышала или спит, Джанна проверила её спальню, балкон, гостиную, и, наконец, библиотеку. Там она увидела картонные папки, которые Анна забрала утром в Центре Визенталя, но самой Анны не было.
Папки напомнили ей о том, что Анна собиралась посетить ежегодное собрание евреев – жертв Холокоста, поэтому, решив, что она уехала именно туда, Джанна отправилась на поиски Сары, чтобы попросить её приготовить какие-нибудь закуски и подать их, когда прибудет Феликс Эрвин.
Распахнув дверь кухни, она заглянула в неё и обмерла. Негритянка была распростёрта на полу лицом вверх, глаза глядели невидяще на неоновые светильники на потолке. Кровь сочилась из зиявшей на горле раны и стекала по шее в образовавшуюся возле головы и увеличивавшуюся в размерах лужицу.
«О, Боже!» - задыхаясь, произнесла Джанна, опустилась на колени возле негритянки и пощупала пульс. Его не было. Усилием воли подавив в себе панику, она встала и подошла к настенному телефону возле холодильника, но, когда она поднесла трубку к уху, гудка не было. Не работали и остальные телефоны в пентхаусе, а когда Джанна нажала на кнопку тревоги, никто не отозвался. Она побежала к входной двери и попыталась открыть её, но карта с защитным кодом не справилась с электронным замком. Джанна была в ловушке.
Она продолжала отчаянно выискивать в уме какие-нибудь другие средства побега, когда вдруг каждый телеэкран в пентхаусе ожил и явил жуткие образы: узники концлагерей, бросающиеся на ограждение, находившееся под высоким напряжением; сотни скелетообразных трупов, сваленных в общие могилы; кладовая, заваленная тысячами пар очков; узник, оскопляемый штыком; восемь раздетых стариков, дёргающихся на виселице на рояльных струнах; молоденькая еврейка, насилуемая немецкой овчаркой; татуированная кожа, сдираемая с груди ещё живого человека.
Ощущая от этих сцен дурноту, Джанна переходила из комнаты в комнату и выдёргивала вилки телевизоров. Когда ей не удалось обнаружить шнур, питавший экран встроенной в кабинете по индивидуальному проекту аудиовидеосистемы, она разбила экран тяжёлой хрустальной пепельницей.
Тишина объяла пентхаус на две или три минуты, а потом Джанна услышала приглушённые голоса, доносившиеся из спальни Анны. Она знала, что в той комнате никого нет, и всё же не было никакого сомнения в том, что звуки сейчас доносились именно оттуда. Первым её побуждением было остаться на месте, но потом звуки сделались громче, и Джанна расслышала женский плач. Она бросилась к комнате и распахнула дверь. Комната была пуста, но шёпот переходил по очереди в другие спальни, в библиотеку и в кабинет. Джанна проверила по очереди каждую из комнат, но никого в них не нашла, и каждый раз, когда она входила в комнату, голоса начинали звучать в другом месте.
Едва она вернулась в гостиную, как шторы с электроприводом проползли через панорамные окна, погрузив пентхаус во тьму, а когда Джанна попыталась включить свет, ничего не вышло. Вдруг гортанный голос выкрикнул: «Alle Juden berunter!»
Эти слова повторялись вновь и вновь, с каждым разом всё громче, пока Джанна не завопила: «Ради Бога, да прекратите же это!»
На миг сделалось совершенно тихо, потом голос зазвучал вновь, на этот раз он выкрикивал: «Juden, rans!.. Juden, rans!..»
Прежде, чем Джанна смогла вновь закричать, полудюжина узких лучей света, исходивших из открывшихся на потолке панелей, прорезала сумрак, и вся гостиная ожила картинами, - они проецировались на стены, на пол, на шторы, - и сопровождались звуками, усиленными скрытыми в стенах динамиками до почти оглушающей громкости.
Она оказалась среди горящих зданий; взрыв синагоги, превращающейся в огненное облако; танки, катящиеся по булыжным мостовым; гордо марширующие немецкие солдаты; дети, насаженные на острые пики заборов; лающие сторожевые собаки; эсэсовцы, вооружённые плётками; раздутые тела, плавающие в заполненной экскрементами канализации.
Воздух был наполнен автоматными очередями; немцы орали, убегая: «Juden haben waffen!»; вопили женщины; клянчили еду дети; девичий дрожащий голосок пел еврейскую песню.
Звуки были такими громкими, что дрожал пол, а когда Джанна добралась до стены, чтобы опереться на неё, её тело затряслось в такт дрожи, шедшей по штукатурке, а лазерные лучи прорезали тьму подобно очередям трассирующих пуль.
Какофония закончилась так же резко, как и началась, оставив огромную комнату освещённой образами, которые продолжали проецироваться через отверстия в потолке, многие из них были голограммами, создававшими трёхмерные изображения. Эффект был таким правдоподобным, что Джанне, сползшей на пол в углу комнаты, казалось, что она чувствует, как они касаются её.
Несколько мгновений спустя все лучи, кроме одного, исчезли, и остался только один образ. Это был мужчина лет семидесяти, в разорванной, запятнанной кровью рубашке, рваных брюках и сапогах с засохшей грязью. При нём был «маузер», а с широкого кожаного ремня свисали две гранаты. Голова была обмотана грязными бинтами, из-за чего трудно было разглядеть его черты.
Джанна смотрела на этот образ, ожидая, что он исчезнет, подобно остальным, но он остался и начал приближаться к ней. Сначала ей подумалось, что это – особенно реалистичная голограмма, но, когда фигура подошла ближе и она смогла лучше разглядеть его полускрытое лицо, она с ужасом поняла, что ошиблась, потому что человек, глядевший на неё в упор, был не игрой света, а существом из плоти и крови, которого она знала – и которому доверяла – очень давно.
Это был Феликс Эрвин.

В реанимационном отделении на шестом этаже окружного медицинского центра Анна Максвелл-Хантер глядела на пана Халевы и с трудом сдерживала свои чувства.
«Думала, я погиб, а?» - хриплым шёпотом сказал Халевы.
Анна кивнула.
«Что ж, если врачи правы, на этот раз мне конец, - слабо сказал он. - Вот почему я назвал им твоё имя…»
Короткими, спотыкающимися фразами, часто прерывавшимися паузами, во время которых он пытался собрать свои быстро таявшие силы, он рассказал Анне, что случилось с ним после того, как они разделились на ферме в Австрии. Халевы не был погребён, как считала Анна и три её спутницы, а убежал из подвала за секунды перед тем, как немецкий танк начал его обстреливать, и смог ускользнуть с рюкзаками с драгоценными камнями. Когда он пытался перейти замёрзшее озеро возле Оберрье на границе Австрии и Швейцарии, лёд под ним проломился, и он упал в ледяную воду, а на выбор, что спасать: драгоценности или себя, у него было несколько мгновений; вес рюкзаков тянул его ко дну, и, если бы он не избавился от них, он бы утонул. Он предпочёл спасти свою шкуру, позволил камням утонуть на дне озера и бежал в Швейцарию, где и провёл остаток войны.
«После того, как немцы капитулировали, Йозеф Кандальман, выживший и в последней стычке евреев с немцами в гетто, и в заключении в Дахау , выследил меня и потребовал сказать, почему камни так и не были доставлены в женевский банк «Credit Suisse»,- сказал он голосом, более похожим на тяжёлый хрип.- Я боялся рассказать ему правду. Видел я, что он может сделать с теми, кто, как ему казалось, перешёл ему дорогу. Поэтому я сказал, что это вы, женщины, украли их. Он поклялся всю оставшуюся жизнь посвятить отмщению, и велел мне убить всех курьеров…»
Женевьева Флери была его первой жертвой, затем – Джанет Тейлор в Сингапуре, и, наконец, Анна, которую он пытался столкнуть под поезд метро в Нью-Йорке. Он сделал попытку убить и Джанну: сначала – подрезав подпругу у лошади, на которой она ехала верхом, когда была в Вестоне в гостях у Тейлоров; а позже – в Биг Суре, но оба раза неудачно.
«Но что, Боже, сохрани, Кандальман имел против Джанны?» - спросила Анна, потрясённая откровениями Халевы.
«Достаточно было того, что её мать предала его», - прошептал умирающий.
«Джанна – не моя дочь…»
«Он знал об этом всё время, - выдохнул Халевы. - Он и Кея были любовниками. Она спала с ним всегда, когда оставалась на ночь в его бункере в гетто. Медальон, который он всегда носил, тот, что она ему подарила…»
«Две буквы «К» спинками друг к другу?»
«Кея и Кандальман. Это был амулет, который, как она верила, защитит его».
«Джанет забрала его после того, как его обожгло кислотой».
«Медальон оставил шрам на его груди, - еле слышно произнёс Халевы. - После войны он сделал дорогую пластическую операцию, чтобы избавиться от шрамов и полностью изменить свою внешность, но не позволил хирургу трогать это клеймо. По-своему, изуверски, он любил Кею».
«Он знал, что она была беременна?»
Халевы кивнул. - «Вот почему он всё время настаивал, чтобы она покинула Варшаву. Он не хотел, чтобы его ребёнок…»
«Его!» - воскликнула Анна.
«Он знал это с того дня, когда Кея зачала от него».
«И всё-таки он приказал тебе убить Джанну?»
«Он считал, что Кея предала его, помогая украсть драгоценности».
«Но свою собственную дочь!» - В палате повисла тишина, густая от острой вони. - «Не понимаю, зачем ты рассказываешь мне всё это сейчас», - сказала Анна, нарушив, наконец, напряжённое молчание.
«Я преследовал собственную цель, - горько проговорил Халевы. - Он боялся, что я заговорю, и захотел убрать меня с дороги. Это Кандальман подстроил так, что я нарвался на нож прошлым вечером. Рассказать тебе всё – мой единственный способ избавиться от этого выродка!»
«Когда на тебя напали?»
«Сразу после десяти».
«Значит, это не ты устроил погром в пентхаусе».
«Это он. Кандальман с самого начала проектировал «Веллингтон Хаус» как ловушку».
«Но это здание было замыслом Феликса Эрвина».
«Кандальман, Эрвин,- это всё одно и то же, это человек, который чувствует себя ответственным за то, что обманул тысячи евреев, доверивших ему свои последние земные богатства, который постоянно испытывает чувство вины за то, что он выжил, а они погибли… это отравляло его сорок лет, постепенно сводя с ума…»
Халевы закрыл глаза и утонул в подушках. Разговор вытянул все силы из его огромного, когда-то могучего, тела, и по клёкоту, сопровождавшему каждый его вдох, Анна поняла, что смерть его близка.
Она не стала дожидаться его конца и торопливо вышла из отделения, пройдя мимо стола, где дежурная сестра, увидевшая приближение кончины Халевы на телевизионном мониторе, срочно вызывала врача, и направилась по длинному, натёртому до блеска коридору туда, где располагался общественный телефон. Вынув из кошелька монеты, она бросила их в монетоприёмник и набрала номер дежурной службы.
«Это крайне срочно, - сказала Джанна. - Свяжите меня с центральным полицейским участком».
«Какой отдел?» - спросила телефонистка.
«Управление».
«Его номер 555-40-91. Соединяю вас».
Когда управление ответило, Анна попросила, чтобы её соединили с Джо Доусоном. Последовал ряд щелчков, после чего голос произнёс: «Лейтенант Доусон. Чем могу помочь вам?»
Анна назвала себя и быстро передала ему то, что только что услышала от пана Халевы.
«Вы сказали об этом Джанне?» - спросил Доусон.
«Ещё нет, - ответила Анна, - я подумала, вы первый должны узнать об этом…»
«Я только что звонил в её офис, - сказал он. - Её секретарша сообщила мне, что она отправилась на встречу с Феликсом Эрвином в пентхаус!»
Когда полицейский вертолёт поднялся со своей площадки в Центре Паркера в сердце Лос-Анджелеса, Джо Доусон, облачённый в чёрный комбинезон командира подразделения по борьбе с терроризмом, прокричал, перекрывая голосом высокий вой двигателя, указания своим товарищам. «Цель – «Веллингтон Хаус» на Уилширском бульваре между Беверли Хиллз и Вествудом, - сказал он им. - Заложницу держат в пентхаусе. Я знаком с этим зданием и знаю, что оно неприступно с любой стороны, кроме крыши. К счастью, на ней есть вертолётная площадка, на неё мы и сядем. Вопросы есть?»
«Сколько людей в противостоящей нам группе, лейтенант?» - спросил сержант Пол Эскоув, темноволосый, чисто выбритый мужчина, которому не было и тридцати.
«Один человек», - ответил Доусон.
«Какие у него виды оружия?» - пожелал узнать офицер Кен Уоррен, гибкий, мускулистый человек, имевший, несмотря на молодую внешность, богатый опыт работы в группе захвата спецподразделения по борьбе с терроризмом.
Доусон не знал, что ответить. Он даже понятия не имел, был ли вооружён Феликс Эрвин – или Йозеф Кандальман, каким было, по его новым сведениям, настоящее имя финансиста. Выслушав то, что ему сказала Анна, когда она позвонила из окружного медицинского центра, он тут же позвонил Фрэнку Кершоу, управляющему «Веллингтон Хауса», попытавшись перехватить Джанну до того, как она явится на назначенную встречу с Эрвином, но узнал, что было уже поздно: охранник в вестибюле видел, как её «Мерседес» въезжал в частный лифт около трёх часов дня. Иным средством доступа в пентхаус был значительно меньший по размерам пассажирский лифт в вестибюле, но, чтобы его задействовать, требовалась карта с кодом, а она тоже была заперта на тридцать пятом этаже. Поговорив с Кершоу, Доусон выяснил, что пентхаус был полностью защищён от вторжения со всех сторон, кроме крыши, и даже в этом случае единственным доступным местом была стальная дверь пожарного выхода, которую электроника держала постоянно закрытой. Неоднократные попытки дозвониться до Джанны по телефону оказались безуспешными, потому что на главном кабеле пентхауса каким-то образом поменяли фазы. Доусон понял, что, если он не поторопится, то может не успеть спасти свою любимую женщину.
«Не знаю, - сказал он, отвечая офицеру Уоррену на его вопрос об оружии, - но парень, который нам нужен, - псих, поэтому я не хочу, чтобы кто-то из вас делал что-нибудь, не спросив меня».
Эта троица в прошлом работала вместе много раз, выполняя антитеррористические операции, и научилась, благодаря опыту, доверять друг другу. Сотни часов тренировок превратили их в отлаженные машины, работа которых так часто разрешала любую ситуацию, которая казалась несущей угрозу чьей-то жизни. Для офицеров Эскоува и Уоррена проникновение в «Веллингтон Хаус» было всего-навсего обыденной операцией, но для Джо Доусона это было самой важной миссией в жизни.
Пока вертолёт продолжал лететь над районом среднего Уилшира, он размышлял о других операциях с заложниками, в которых он принимал участие, и немало их закончилось смертями, и он начал сомневаться, окажется ли законным его личное участие в осуществлении операции. Опыт научил его, что, раз уж дело началось, всё происходит стремительно, приходится принимать решения, от которых зависит жизнь или смерть, за доли секунды, и на чувства времени не оставалось. Если бы в заложники был взят близкий кого-то из членов команды, Доусон не раздумывая отстранил бы его от участия в операции на основании того, что, когда начнётся акция, он может оказаться слабым звеном. И чувствовал себя виноватым в том, что не применил это правило по отношению к себе.
Он посмотрел на двух других мужчин: чёрные комбинезоны облегали их поджарые, крепкие тела, как вторая кожа, и оба бережно прижимали к пуленепробиваемым жилетам автоматы «Узи», хотя каждый из них был вооружён ещё и пистолетом 45-го калибра. Их учили пользоваться оружием лишь в крайнем случае, и оба были превосходными снайперами, но на этом задании, надеялся Доусон, им не придётся воспользоваться своим мастерством.
«Эй, Джо, похоже, кто-то добрался туда раньше нас», - прокричал пилот, показывая вниз.
Доусон всмотрелся через прозрачный пластиковый колпак кабины и увидел, что посадочная площадка на крыше «Веллингтон Хауса» уже была занята другим вертолётом. - «Ты не проверишь его по бортовому номеру, а?»
Пилот кивнул и сообщил по рации опознавательные знаки на фюзеляже машины в транспортный отдел Центра Паркера, а через несколько секунд приблизил губы к уху Доусона: «Он зарегистрирован на имя Феликса Эрвина, и, пока этот малыш на площадке, я ни черта не могу сделать, чтобы посадить вас, ребята, на крышу «Веллингтон Хауса».
«Я спущусь по верёвке», - сказал Доусон.
«Ты рехнулся! При такой силе ветра мне не удержать его неподвижным…»
Доусон не стал обращать внимания на его возражения, набросил верёвку на плечи и защёлкнул карабины подвески, предназначенной для спуска одного человека за раз, на конце короткой перекладины.
«Мы спустимся следом за тобой», - сказал сержант Эскоув.
«Слишком долго будет возвращать верёвку, - ответил Доусон. - Я сделаю это в одиночку. Как только я окажусь на крыше, я спущусь на верёвке по стене на балкон пентхауса».
Прежде, чем Эскоув смог ответить, Доусон шагнул в открытую дверь, а офицер Уоррен стал управлять лебёдкой, и Доусон дал указание по рации, пристёгнутой к подвеске, начать спуск. - «Ради Бога, держи его на месте!» - прокричал он, когда спустился на сорок или пятьдесят футов, и неожиданный вихрь горячего воздуха задрал вертолёт кверху.
«Это всё чёртовы восходящие потоки», - ответил пилот, борясь со штурвалом.
Сержант Эскоув лёг на живот рядом с открытой дверцей и смотрел на Джо Доусона, которого раскачивало из стороны в сторону над крышей «Веллингтон Хауса». - «Это первая сделанная им глупость на моей памяти, - пробормотал он. - Если он ударится о стену этого здания…» Он не закончил фразу, потому что вертолёт попал в очередную болтанку, и человек на другом конце стального троса описал стремительную широкую дугу.
«Выпусти ещё трос», - прокричал в рацию Доусон.
«Ты уже весь выбрал», - ответил офицер Уоррен.
Доусон посмотрел на зависший над ним «Джет Рейнджер» и увидел на лице сержанта Эскоува выражение озабоченности и неодобрения. Он знал, что те же чувства разделяют пилот и офицер Уоррен, недовольные тем, что он подвергает себя ненужному риску, но это его не волновало.
«Опусти меня ниже!» - скомандовал он.
Пилот выровнял вертолёт и уже почти опустил Доусона на крышу, когда машина вдруг вильнула в сторону, с размаху ударив его о бетонный парапет, огораживавший верх здания. От столкновения Доусон задохнулся, а по пронзительной боли в правом плече понял, что сломал ключицу, а с такой травмой спуститься на верёвке с крыши на балкон было невозможно.
«Ты в порядке, Джо?» - спросил по рации пилот.
«Ага, - ответил Доусон, - но я изменил своё намерение спускаться с крыши. Это займёт слишком много времени. Я хочу, чтобы ты снижал высоту до тех пор, пока я не окажусь на балконе».
«Ты спятил? - ответил пилот. - Это слишком опасно».
«Я не спрашиваю твоё мнение, - отрезал Доусон. - Я, чёрт побери, отдаю тебе приказ. Делай, как я говорю!»

Внутри затемнённого пентхауса Джанна, дрожа, съёжилась в углу гостиной; она поглядела в безумные глаза Феликса Эрвина и поняла, что какой-то хрупкий механизм в недрах его мозга сломался. Его рука, державшая автоматический пистолет, тряслась, а мышцы лица дёргались. Когда он заговорил, тембр его голоса странно изменился, а сам голос дрожал и был едва слышным.
«Встать!» - велел он, целясь ей в голову.
Джанна ощутила под языком металлический привкус страха, когда глотнула пересохшим ртом воздух, изо всех сил стараясь подавить растущую панику, и усилием воли заставила себя прошептать как можно спокойнее: «Ну-ну, успокойся же, Феликс…»
Протянув руку, он схватил золотой медальон, висевший на золотой цепочке на её шее, дёрнул его так, что он остался у него в руке, рывком распахнул рубашку, обнажив шрам на груди, и прижал талисман к коже. Медальон и шрам полностью совпали. Джанна вспомнила, как Джанет Тейлор рассказывала ей, что золотое украшение было на шее Йозефа Кандальмана, когда он в гетто обжёгся кислотой, и с убийственной ясностью поняла, что глядит на хозяина Кеи, человека, которого все считали погибшим в последней бесстрашной схватке бойцов ZOB с немцами.
«Да, - прошептал он, кивнув головой, когда по выражению её лица понял, что она догадалась, - он принадлежит мне…»
«Подарок Кеи».
Её заявление, кажется, удивило его, и на миг дикость в глазах сменилась пустотой. - «Она верила, что он всегда будет защищать меня...»
«Вы были любовниками?» - спросила Джанна, сознавая, что лучшая возможность остаться в живых – это заставить его говорить как можно дольше.
Он плутовато ухмыльнулся. - «Никто не знал, кроме Халевы. Он тоже выжил, но теперь он мёртв…»
«Это от тебя она забеременела?» - бешено колотившееся сердце Джанны забилось ещё сильнее, когда она дожидалась его ответа.
Он пытливо посмотрел ей в глаза и медленно кивнул головой. - «Я – твой отец», - сказал он.
Хотя Джанна догадывалась, каким будет ответ, она была всё же потрясена им. Как будто шок от этого открытия произвёл короткое замыкание в её нервной системе, а когда Джанна ожила вновь, она испытала не облегчение, не радость, а только ужасный гнев, захлестнувший её с такой силой, что он затмил прежний страх. - «Почему же, господи, ты не говорил мне?»
«Твоя мать предала меня… я верил ей, а она оказалась не лучше других баб… они украли драгоценности, бывшие единственным достоянием евреев в гетто, с которым им пришлось расстаться… вот почему я приказал Халевы убить Женевьеву Флери и Джанет Тейлор… это был мой священный долг – искать возмездия…»
«За преступление, которого они не совершали?»
«Драгоценные камни так и не были доставлены…»
«Потому что они были погребены под развалинами фермы в Австрии после немецкого обстрела!»
Её возмущение было таким сильным, что он опешил, и голос его сделался смущённым, когда он пробормотал: «Халевы сказал, что они украли драгоценности…»
«Значит, он солгал, - возразила Джанна. - Женевьева, Джанет и Кея, как и Анна, в точности исполняли твой приказ. Без них я бы не выжила… Только они дали мне всю родительскую любовь, а ты предпочёл отказать мне в ней! Ну-ка, опусти пистолет».
Безумный огонь в его глазах сменился искорками сомнения, а по его телу прошли судороги такой силы, что оружие, которое он держал, беспорядочно запрыгало из стороны в сторону, целясь то в голову Джанны, то в её отражение в зеркальной стене. Казалось, он совершенно растерялся и был на грани срыва, и эта растерянность слышалась в его голосе, когда он прошептал: «Зачем Халевы было лгать?»
«Чтобы защитить себя. У него были камни; если выжил он сам, значит, уцелели и драгоценности. Бог знает, что он сделал с ними, мы можем поговорить об этом, если ты опустишь свой пистолет…»
Он оставался неподвижным, замороженным где-то между здравомыслием и безумием, но опустил, наконец, свой «Маузер» и бросил его на пол.
«А теперь замри!» - скомандовал голос за их спинами.
Вместо того, чтобы подчиниться, Эрвин обхватил рукой шею Джанны, привлёк её к себе и повернулся на месте лицом к Джо Доусону, стоявшему у штор, которыми был задёрнут выход на балкон. Он держал автомат «Узи», и автомат был направлен на Эрвина, но оба знали, что он не может выстрелить, не попав в Джанну.
«Отпусти её, и тогда никто не пострадает», - заявил Доусон.
Эрвин оставался неподвижным, его тело напряглось, как стальная пружина. Джанна почувствовала, как у неё перехватило дыхание, когда он ещё сильнее обхватил её за шею.
«Назад, Джо!» - выдохнула она, и голос её был похож на сдавленный хрип.
Доусон поколебался, потом опустил «Узи», но продолжал держать его наизготовку, поперёк груди.
«Брось его!» - велел Эрвин.
Когда Доусон отказался подчиниться немедленно, Эрвин вытянул левую руку, показав гранату с выдернутой чекой. Понимая, что только пальцы Эрвина, удерживающие рычажок детонатора, не дают гранате взорваться, Доусон аккуратно положил свой «Узи» на стеклянный кофейный столик и отступил от него. «Ладно, - сказал он. - Теперь отпусти Джанну».
«Здесь я отдаю приказы», - резко сказал Эрвин.
«Хорошо», - успокаивающе ответил Доусон.
«Назад!»
Джо пошёл назад, пока не дошёл до штор.
«Держи их открытыми», - велел Эрвин.
Доусон отодвинул занавески и держал их, пока Эрвин медленно проходил мимо него, обхватив одной рукой за шею Джанну, а в другой руке зажав гранату. Его хватка была такой сильной, что Джанне с трудом давался каждый вдох, а приток крови к её голове уменьшился настолько, что, когда Эрвин пятился через балкон, пока не достиг каменного парапета, она была на грани обморока.
«Спокойно», - сказал Доусон тоном, каким, наверное, он успокаивал бы испуганное животное.
Джанна почувствовала, что Эрвин дрожит, и увидела, как его пальцы начинают разжиматься на рычажке детонатора. Его губы были так близко от её уха, что они коснулись мочки, когда он пробормотал: «Предатели, все предатели…»
Убеждённая в том, что ей осталось жить считанные секунды, Джанна неожиданно высвободила плечи и вывернулась так резко, что распростёрлась на полу. Её внезапное движение застало Эрвина врасплох и выбило из его руки гранату. Теперь, когда пружина рычажка детонатора была отпущена и граната была приведена в действие, она ударилась об основание каменного парапета и отскочила туда, где лежала Джанна. Она смотрела, оцепенев, как граната подкатывается всё ближе, и видела, что Джо Доусон сделал шаг вперёд, но понимала, что он слишком далеко, чтобы успеть к ней прежде, чем взорвётся граната. Граната была в нескольких дюймах от Джанны, когда Эрвин прыгнул с места, где он стоял, схватил гранату и, прижав её к животу, подбежал к парапету и бросился в пропасть.
Доусон помог Джанне подняться на ноги, и они вместе заторопились к тому месту, где исчез Эрвин, но ещё до того, как они достигли его, раздался приглушённый взрыв, а когда они посмотрели вниз, то увидели лишь облако клубившегося дыма посередине между балконом и тротуаром.
«О, Боже!» - выдохнула Джанна, дрожа всем телом.
«Всё хорошо, - прошептал Доусон, обнимая её и прижимая к себе. - Теперь всё закончилось».
Они долго стояли вместе, окутанные тишиной, которую, наконец, нарушил вой сирены полицейской машины, пробиравшейся в потоке автомобилей, ехавших по Золотой Миле. Этот вой снова и снова отдавался эхом от гладких фасадов высившихся небоскрёбов ещё долго после того, как Доусон взял Джанну за руку и увёл её назад в пентхаус.

Конец

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: