Есть две версии проникновения чумы в Москву, и, вероятнее всего, верны обе. По одной из них, во время очередной русско-турецкой войны её завезли обозы с трофеями, добытыми в охваченном чумой Северном Причерноморье. Эту версию подтверждает и стремительное движение заразы с юга на север. Начавшись в Молдавии, чума в августе 1770 года была уже в Брянске. Москва считалась защищённой от всех напастей, ведь при Екатерине II уже был принят «Устав пограничных и портовых карантинов», который вводил новые, более эффективные способы дезинфекции, что позволяло «сохранять от уничтожения жилища, упростить доставку товаров и почты». Но проглядели…

Вторая версия говорит о том, что чуму привезли прямо в Москву вместе с шерстью и шёлком, которые ввозили на московские мануфактуры из Турции. Это сырьё кишело блохами, главными разносчиками чумы.

Первые случаи заболевания чумой были зарегистрированы в военном госпитале: 27 человек внезапно заболели «злой лихорадкой»; в живых осталось только пять. Во главе госпиталя тогда стоял известный русский врач Афанасий Филимонович Шафонский. Он быстро распознал чуму и принял все меры, чтобы не выпустить её из стен больницы: были построены карантинные бараки, выставлена охрана. На территории больницы для обеззараживания территории дымом круглосуточно горели костры. Доктор Шафонский доложил Медицинской коллегии о надвигающейся опасности, но его обвинили в попытке посеять панику, а доказательства приближения эпидемии сочли необоснованными.

Чума вспыхнула на Большом суконном дворе, что за Москвой–рекой у Каменного моста, на Софийской набережной. Администрация пыталась скрыть мор: умерших на фабрике хоронили тайно, по ночам, не ввели карантина. Очень скоро чума выплеснулась в город. Началась паника, которая при любой эпидемии усугубляет положение. Мастеровые с суконного двора разбегались по домам, разнося заразу. Москвичи укрывались в подмосковных имениях, многие бежали в другие города. Зажгли костры, над Москвой стоял чёрный дым.

Ежедневно умирало более тысячи человек. Некому было убирать трупы, мертвецами были завалены дома и улицы. Тогда московские власти вынуждены были прибегнуть к помощи колодников, осуждённых на каторгу. Они «занимались только выволакиванием крючками из домов зачумелых и погибших от заразы, вываживанием их за город и зарыванием в большие ямы». Колодники в дегтярных робах с дырами для глаз и рта разъезжали по улицам, врывались в дома, железными крюками волокли мертвых в ужасные телеги–фуры, свозили их на кладбище и зарывали в общих могилах без отпевания и церковных обрядов.

Генерал–губернатор П.С. Салтыков, отчаявшись справиться с эпидемией, уехал в свое родовое имение Марфино. За ним уехали обер–полицмейстер И.И. Юшков и другие градоначальники. Город остался без власти. Мор и мародёрство довели до отчаяния жителей Москвы.

Иоганн Якоб Лерхе, один из врачей, боровшихся с эпидемией, писал: «Невозможно описать ужасное состояние, в котором находилась Москва. Каждый день на улицах можно было видеть больных и мёртвых, которых вывозили. Многие трупы лежали на улицах: люди либо падали мёртвыми, либо трупы выбрасывали из домов. У полиции не хватало ни людей, ни транспорта для вывоза больных и умерших, так что нередко трупы по 3-4 дня лежали в домах».

Непосредственным поводом к восстанию стал запрет, наложенный московским архиепископом Амвросием, на проведение молебнов у Боголюбской иконы Божией Матери, располагавшейся у Варварских ворот Китай-города. Амвросий стремился предотвратить массовое скопление народа, способствовавшее распространению чумы. В результате запрета толпа разграбила Чудов и Донской монастыри, убила архиепископа, после чего стала громить богатые дома, карантины, чумные больницы.

На следующий день, 16 сентября, на московские улицы вышло ещё больше восставших. Часть из них двинулась к Донскому монастырю, в котором укрывался архиепископ. После того как монастырь был взят приступом, толпа стала искать Амвросия. Священнослужителя нашли на хорах храма монастыря, вытащили за стены и устроили публичный допрос. Один из восставших, дворовый Василий Андреев, ударил Амвросия колом, после чего архиепископа долго били и истязали. 17 сентября тело убитого внесли в Малый собор, где оно оставалось до прибытия графа Григория Орлова. 4 октября по приказу Орлова архиепископа Амвросия торжественно погребли в том же соборе. В течение года имя покойного поминали во время церковных служб, а убийцам была объявлена анафема. Впоследствии на месте убийства святителя был установлен памятник — каменный крест.

Другая часть толпы, не пошедшая в монастырь, отправилась громить карантинные дома и больницы. В одной из больниц мятежники напали на известного в то время доктора и эпидемиолога Данило Самойловича. Впоследствии он вспоминал: «Я первый попал в руки бунтовщиков, стоявших у Даниловского монастыря. Они схватили меня, избили… Я чудом спасся от неблагодарных, искавших моей погибели».

Прибыв в Москву из Дунайской армии после болезни, Д.С. Самойлович одновременно работал врачом в Симоновском, Даниловском и Девичьем монастырях, превращённых в госпитали для чумных больных. «Чума – болезнь прилипчивая, – писал он, – но удобно обуздаемая и пресекаемая и потому не должна быть для рода столь опасною, как обычно её изображают». Спасая от сжигания последнее имущество бедняков, он вводит дезинфекцию «окуривательными составами». Противочумные меры, введенные Д.С. Самойловичем, позволили остановить эпидемию.

Будучи активным членом Комиссии для предохранения и врачевания от моровой язвы, Д.С. Самойлович испытывал на себе дезинфицирующее действие различных средств. А для того, чтобы доказать эффективность окуривания, одевал на себя одежду, снятую с погибших от чумы больных. Все наблюдения Д.С. Самойлович изложил в своем труде «Исследования о чуме, которая в 1771 году опустошала Российскую империю, особенно столичный город Москву, и о том, какие были найдены лекарства, чтобы ее побороть и средства от неё себя предохранить». Труды Д.С. Самойловича по чуме были изданы во всем мире. Он был избран академиком 12 иностранных академий, но не удостоился такой чести в России.

Лорд Кэткарт, бывший послом Великобритании в Российской империи (1768—1772), писал 8 октября 1771 г.: «Полученные из поражённой чумой Москвы известия совсем безрадостны. Население сей столицы, оставленное властями на произвол судьбы и доведённое до отчаяния усиливающейся день ото дня опасностью, равно как и бессмысленными действиями полиции, не нашло ничего лучшего, как уповать на чудеса, кои приписывают некоторым иконам. Архиепископ, человек рассудительный и благородного происхождения, понимал, сколь опасно причащать большое число людей, итак уже подверженных эпидемии, из одной ложки, как полагается по греческому обряду; он произвёл некоторые перемены в правилах, что вызвало сильное недовольство. Кроме того, во избежание заразы архиепископ приказал убрать несколько чудотворных икон, около которых толпился народ. Следствием сих разумных мер предосторожности явился бунт. Народ возмутился и стал кричать, обвиняя его в кощунстве и святотатстве. Ударили в колокола, сбежалась огромная толпа; архиепископский дворец был взят приступом, разграблен и разорён, в погребах всё вино выпито до капли. Архиепископу удалось бежать в дальний монастырь, за восемь вёрст от города. Колокола звонили всю ночь, и свершилось множество бесчинств. На следующий день народ собрался у монастыря, где был архиепископ. Выждав, пока он отслужит обедню и рукоположит священника, его разорвали на куски. Все дома, отведённые полицией для заражённых, были разрушены, а больные из оных выгнаны; врачей травят как диких зверей и грозятся перебить всех насмерть. Мёртвые тела хоронят в церквах. Воинская команда, вошедшая в город для установления порядка, была встречена выстрелами и рассеяна с потерею в нескольких сотен человек. В Москву послан граф Григорий Орлов, наделенный неограниченными полномочиями».

После отъезда должностных лиц руководство городом перешло к генерал-поручику Петру Еропкину. Главной его задачей было сдерживание эпидемии, чтобы чума «не могла и в самый город С.-Петербург вкрасться». Для этого Еропкину было предписано никого не пропускать и не выпускать из Москвы.

Пётр Еропкин, старший по званию из оставшихся в Москве, с остатками войск оперативно приступил к восстановлению порядка, призвал Великолуцкий полк и принял над ним командование. В его распоряжении было около 10 тысяч солдат и офицеров, которые картечью и штыковыми атаками оттесняли восставших.

16 сентября Еропкин ввёл войска в город. Конница рубила бунтовщиков, остававшихся внутри Кремля, а солдаты кремлёвского гарнизона пошли отбивать Чудов монастырь, в котором повстанцы оборонялись камнями. Мятежники были вытеснены с территории Кремля, но начали бить в набат в окрестных церквях, призывая народ присоединиться к бунту.

17 сентября бунтовщики опять подступили к Кремлю с требованием выдать им Еропкина и освободить пленных и раненых. Согласно источникам, бунтовщики пришли за ним в особняк на Остоженке, но там его не нашли. В Спасских, Никольских и Боровицких воротах по приказу Еропкина были выставлены пушки и защитные отряды. Еропкин попытался договориться с восставшими, выслав на Красную площадь обер-коменданта, но в ответ посыльного «чуть… до смерти каменьями не убили». После трёхдневных боёв бунт был подавлен. По данным Еропкина, всего было убито около 100 человек.

Генерал Еропкин отправил Екатерине II донесение с докладом о событиях, прося прощения за кровопролитие в Москве и просьбой уволить его с должности. Императрица выслала генералу приказ об увольнении с непроставленной датой, предоставив возможность распорядиться им самостоятельно, а также наградила 20 тысячами рублей.

После подавления восстания для наведения порядка правительство направило в Москву четыре лейб-гвардейских полка под командованием Григория Орлова. Из Петербурга для ведения следствия и суда над бунтовщиками прибыла генеральная комиссия из восьми человек во главе с генерал-прокурором Всеволодом Алексеевичем Всеволожским. В Москве начались облавы и аресты, имена зачинщиков движения выясняли под пытками.

Власти по приказу императрицы удалили язык Спасского набатного колокола (на Набатной башне), собиравшего людей на улицах и площадях, чтобы предотвратить новые выступления. В 1803 году сам колокол был снят с башни и передан в Арсенал, а в 1821 году — в Оружейную палату.

Граф Орлов составил план мер по подавлению эпидемии и поставил перед медиками следующие вопросы:
«Умножающаяся в Москве смертоносная болезнь та ли, что называется моровою язвою?
Чрез воздух ли ею люди заражаются или от прикосновения к зараженному?
Какия суть средства надежнейшия к предохранению от оной?
Есть ли, и какия способы ко уврачеванию заражённых?»
Для борьбы с эпидемией Орлов приказал открыть новые карантины, создать специализированные изолированные инфекционные больницы, увеличить число больниц общих практик и поднять жалованье докторам. Город разделили на 27 участков, на территории которых производился учёт и изоляция больных, а также вывоз умерших. Заражённым, прошедшим курс лечения в больнице, предлагали материальную поддержку. На заставах за городом мужчинам платили по 15 копеек в день, а женщинам — по 10. Женатых людей, выписавшихся из больницы, награждали по 10 рублей, холостых — по 5. Эта мера стала более эффективным средством по привлечению людей в карантины и по борьбе с чумой, чем самые строгие запреты.

Эпидемия стала причиной улучшения санитарно-эпидемиологической обстановки в Москве: открывались новые бани, организовывались работы по починке дорог и расчистке площадей от старых построек и мусора, дезинфицировали жилища и избавлялись от бродячих животных. По воспоминаниям современников, Орлов лично обходил больницы, сопровождая врачей, и проверял качество содержания больных. Вернулись к работе городские службы, возобновились поставки в город продовольствия и питьевой воды. Осенью эпидемия чумы пошла на убыль: в сентябре от болезни скончалось порядка 21,5 тысячи человек, в октябре — 17,5 тысячи, ноябре — 5,2 тысячи, а в декабре — 805 человек.

В ноябре Екатерина II вызвала Орлова обратно в Петербург, комиссия обер-прокурора Всеволожского продолжила работу в Москве. Действия Орлова по борьбе с эпидемией и наведению порядка в Москве были высоко оценены и награждены императрицей. Граф был торжественно встречен: в Екатерининском парке в его честь возвели мраморную триумфальную арку (Орловские ворота) с надписью «Орловым от беды избавлена Москва» по проекту архитектора Антонио Ринальди. На аттике паркового фасада написано: «Когда в 1771 годе на Москве был мор на людей и народное неустройство, генерал фельдцейхмейстер граф Григорий Орлов, по его просьбе получив повеление туда поехать, установил порядок и послушание, сирым и неимущим доставил пропитание и исцеление и свирепство язвы пресек добрыми своими учреждениями». В честь Григория Орлова была также отчеканена медаль, на которой были выбиты надписи: «Россия таковых сынов в себе имеет» и «За избавление Москвы от язвы в 1771 году», эти медали Орлов мог вручить тому, кого он бы посчитал достойным награды.

Более 300 участников бунта были отданы под суд, приговоры были подписаны лично императрицей в начале ноября. Четверо организаторов бунта и инициаторов убийства Амвросия повешены, около 200 участников были биты кнутом и отправлены на каторгу.

Согласно отчётам, предоставленным Орловым в Государственном совете, с момента начала эпидемии до конца ноября 1771 года в Москве от чумы умерло порядка 50 тысяч человек. Эти цифры подтверждаются данными московского врача Александра Судакова, называющими цифру в 56 907 человек. В письме же Екатерины немецкому публицисту Фридриху Мельхиору Гримму от 30 января 1775 года отмечается, что в Москве от чумы умерло более 100 000 человек.

24 декабря 1771 года Правительствующим cенатом был издан указ «О сношении губернаторов и воевод с духовными правительствами по отводу мест для кладбищ и построения церквей», запрещающий погребения при церквях во всех городах империи. Указ предписывал производить все захоронения в специальных местах за чертой города. В Москве по распоряжению Григория Орлова стали хоронить за пределами Камер-Коллежского вала. Так возникли новые кладбища, в основном для умерших от моровой язвы: Миусское, Пятницкое, Дорогомиловское, Ваганьковское, Рогожское, Калитниковское, Даниловское, новое Татарское, Немецкое (Введенское) и единоверческие Преображенское (Николаевское) при карантинных домах.

Эпидемия чумы и бунт сделали актуальным вопрос о водоснабжении города. Жители в основном получали питьевую воду из московских рек, качество воды которых было неудовлетворительным — Яуза и Неглинная были запущены и сильно загрязнены. По этой причине Екатерина II 28 июня 1779 года подписала указ о строительстве первого московского водопровода, который бы обеспечивал жителей города чистой водой. Специальная комиссия во главе с инженером Фридрихом Бауэром провела исследование ключевых вод во многих местах Москвы и её окрестностей. Строительство водопровода было начато в 1779 году и продолжалось 26 лет.

Был в истории России ещё один «чумной» бунт. В 1828 году на юге России началась эпидемия чумы. Учитывая, что Россия в это время вела войну с Турцией, а также стратегическую важность Севастополя, в городе был введён карантин. В городе чумы не было, поэтому карантин был скорее профилактической мерой.

Вокруг города было установлено карантинное оцепление. Движение из города и в город происходило через заставы. Летом 1829 года карантин был ужесточён, каждый проезжающий должен был содержаться 2-3 недели в карантинной зоне, все подозрительные больные в городе подлежали изоляции. Местные крестьяне стали воздерживаться от поездок в город. Продовольственное снабжение оказалось монополизированным карантинными чиновниками, что способствовало большому количеству злоупотреблений. В городе быстро возник дефицит продовольствия. Продовольствие было недостаточным и плохого качества, что способствовало развитию болезней и росту смертности. Наиболее страдали от карантина беднейшие районы города, в которых сильно ухудшилась гигиеническая обстановка и возросло количество больных.

Ситуация в Севастополе обострилась настолько, что из Петербурга была прислана комиссия во главе с флигель-адъютантом Н. П. Римским-Корсаковым для расследования ситуации. Расследование обнаружило массовые злоупотребления, однако из Петербурга поступило распоряжение прекратить всякие расследования деятельности интендантов. В ноябре 1829 года комиссия завершила работу.

В марте 1830 года карантин был ещё более ужесточён, так как началась эпидемия холеры, которую приняли за чуму, и жителям запретили покидать дома. Запрет был снят в мае, но в наиболее бедной Корабельной слободе карантин был продлён на 7 дней. Однако по прошествии 7 дней жителей слободы было приказано вывести за город и продлить карантин на 2 недели. Это вызвало возмущения среди жителей слободы, а также матросов, имевших там родных и знакомых. Население отказалось выполнять распоряжение, несмотря на уговоры контр-адмирала И. С. Скаловского и протопопа Софрония Гаврилова.

Карантинное оцепление слободы было усилено 2 батальонами пехоты. Доведённые до отчаяния жители готовились к вооружённому отпору, были сформированы вооружённые группы под руководством отставных военных. Солдаты оцепления и многие офицеры сочувствовали жителям. Обе стороны воздерживались от начала боевых действий, которые могли взорвать ситуацию в городе и на флоте.

3 июня военный губернатор Столыпин, учитывая чрезвычайную ситуацию в городе, усилил караулы на улицах и охрану губернаторского дома. Эти меры возмутили севастопольцев, которые толпами двинулись дому губернатора и адмиралтейству. Губернатор был убит толпой. В. В. Крестовский оставил следующую характеристику Столыпина: «это был человек очень умный, бескорыстный, большой стоятель за полк, и за честь мундира, барин по происхождению, солдат по жизни, и настоящий джентльмен по характеру и убеждениям».

К восставшим присоединились матросы. Часть восставших пошла на снятие карантинного оцепления на Корабельной слободе, солдаты, атакованные с двух сторон, присоединились к восставшим. К 22 часам город был в руках восставших, полиция бежала из города, а гарнизон отказался подавлять бунт. Толпа избивала «чумных» чиновников и офицеров, требуя от них расписки, что чумы в городе нет, громила их дома и квартиры.

4 июня комендант города Турчанинов, исполняющий после гибели Столыпина обязанности военного губернатора, под давлением восставших издал приказ о прекращении карантина:

«Объявляю всем жителям города Севастополя, что внутренняя карантинная линия в городе снята, жители имеют беспрепятственное сообщение между собой, в церквах богослужение дозволяется производить, и цепь вокруг города от нынешнего учреждения перенесена далее на две версты».

Впоследствии комендант Севастополя генерал-лейтенант А. П. Турчанинов по решению суда «за малодушие и за совершенное нарушение всех обязанностей по службе» был лишён всех званий и наград и разжалован в рядовые.

Тем временем власти стянули к городу части 12-й дивизии генерала Тимофеева, которые вошли в город 7 июня. Следственная комиссия под руководством генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии М. С. Воронцова рассмотрела дела около 6000 людей. Были казнены 7 человек, возглавивших восстание, около 1000 горожан и матросов отправлены на каторжные работы. Около 4200 штатских были депортированы в другие города. Офицеры получили дисциплинарные наказания.

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: