Не моё, со слов приятеля, но в моей интертрепации, повествование от первого лица.

Однажды в конце 90-х послали меня в командировку к смежникам в СПб.

Начальник вручил мне несколько коробок с ТМЦ, чтобы уж заодно отвез и, обратно кой чего привёз. А чтоб ТМЦ не упёрли, фирма расщедрилась на купе. Ну, думаю, наконец-то Питер увижу. Культурный говорят город и люди под стать.

А главное высплюсь, покуда еду. Лишь бы не подсели с шакалятами, с детишками этими.

Подсели усатый господин и два студента. Усатый хавал коньяк, а рабфаковцы нахлобучились пивом, точно сейчас вышли из пустыни, а ночью наперегонки в сортир.

И усатый не отставал – курил фимиам «армянским» спиртам курской выдержки. Точнее курился... Я просыпался от охеренных раскатов и кидался поднять окно, чтоб дождик не налил. Но грозы не было и в помине, одна вонь...

Обнадеживало лишь, что Петербург город высокой культуры и на обратной дороге, попутчиками наверняка будут люди тактичные – петербуржцы, а не зависимые пейзане.

Прибыв на место живо разобрался с делами, закрыл командировочное, и на Невский, – всё точно, не звиздёж – культурный город! Оттуда на вокзал. В купе вошел первым, – чистенько, не то что у нас. Культура, да-с.

Спустя минуту вошла попутчица и я возликовал. Живая трогательная старушка. Будет с кем приятно поговорить, потому что сразу видно настоящую петербурженку и белую кость: волосы фиолетовые, печати румян на щеках, маникюр и билет… на верхнюю полку. Бывает...

Наверное поэтому, вместо «Добрый день. Прекрасная погода» старушка с ходу предъявила:
– Эй, лежанку блокаднице уступи.

– Почёл бы за честь. – отвечаю, а сам едва не плачу. – Но я во сне с тахты падаю, а уж с верхней полки, как пить дать свалюсь. Не приведи бог на вас. Блокаду пережили, а тут…

Я не врал, вправду падаю во сне. Но одно дело тахта, а другое верхняя полка – хер сломаешь, хрен починишь.

Петербурженка глазами сверкнула, губы поджала:
– Напугал он…Падай! Какая я бабушка?..

Старушка видимо была под влиянием Бальзака. Или маразма. Не знаю наверное, но она явно причисляла себя к категории «бальзак +» и жаждала соответствовать разбитному образу.

А может, последним кто на неё упал, была охеренная сосулька с Эрмитажа, что тоже объясняет. Слыхал, в Питере получить льдиной с карниза привычное явление.

Так думалось мне, а меж тем появилась еще пассажирка с билетом на нижнее место. Истую петербурженку в юной девушке выдавало неброское закрытое платье а-ля капот, минимум косметики и одухотворенный целомудренный взгляд.

Старушка в жёсткой форме экспроприировала у неё полку, а мне свистнула:
– Эй, Дружок. Подай-ка мне матрас сверху.

Конечно, несколько покоробило от такого фамильярного «собачьего» обращения, но старость надо уважать и я повиновался. Скинул ей скатанный матрац, – пылища так и полетела, пробег-то у него будь здоров.

– Пыли-то, пыли поднял. Фу, фу! Охломон… – завоняла старуха.

– Что-о?! – спрашиваю.

– Говорю, иди к проводнице и притарань мне бельишко. Стелиться пора, полвторого уже.

Когда я вернулся с бельем, то обнаружил что культурного полку прибыло – на моём месте уверенно лежал еще один. В грязных ботинках. Петербуржец, #ули...

Это был небрежно одетый молодой человек с изможденным лицом и тенями под горящими глазами. В общем, не хватало лишь шляпы и топора. Злоепучая старушка была…

В традициях культурной столицы, вместо «здравствуйте», этот Раскольников предложил:

– Слышь, братуш, уступи шконку?

Знаете, я почему-то не удивился, но подумал "С такими господами, ехать нужно в ящике под полкой. Да и там зае#*т...".

Как сговорились. Зло взяло.

– Блокадник? – спрашиваю.

– Почти. – улыбается загадочно. – Только вчера блокаду по двести двадцать восьмой сняли. И гипс с обеих рук. Не слушаются рычаги, – не влезть мне нАверьх. Впадлу… в смысле упаду. Ну, братуш, инвалиду-то? А?

Ну, и что мне оставалось?

– Если инвалид, тогда ладно. – говорю. – Занимай нижнюю. Понимаем, тоже культурные.

Божечки, как бабка услыхала тему, да как вскрикнет, да за сердце схватится:

– Ахти! Мне блокаднице залупу, а этому нижнюю?! – аж задохнулась, заикается, в слова не попадает, но кроет. – Ли-либерасы, пи-пидаралы, ядопу… я до Пупина… тина дойду. Упе-упеку в тю-урьму. А-а!

– Бабушка. – увещеваю её. – Ты ж низом херачишь, забыла? А у паренька руки не слушаются, переломаны. Постыдись, ты ж питерская, блокадница.

– Аллё, Яга. – говорит инвалид. – Залепи дуло, не позорь культурную столицу. Какая ты блокадница – пятидесятый год выпуска на лбу. Покажи ксиву, тараканиха.

В ответ, бабка пригрозила положить его на месте:
– Манду я тебе покажу! – кричит.

И действительно, хватается за подол, чтоб расчехлить боевую установку.

Мы с инвалидом так и шарахнулись в коридор. Испугались старушкиного рубца, как фашист «Катюшу».

А тут, в купе вернулась давешняя девушка. Она выходила переодеться во что попроще, в дорожное: обтягивающие штаны и футболку. Вошла, прыг наверх, на бочок, и жопу свесила в проход.

Инвалид за ней следом, а старухе и говорит:

– Вижу, господа. – а сам глаз с жопы не сводит. – Вижу, невольно стал причиной размолвки меж вами. Когда так, я отказываюсь от нижней полки, а вас прошу, примиритесь. Обо мне не беспокойтесь, уж как-нибудь…

И начинает, сука, ловко перебирать больными конечностями и вмиг оказывается на верхней полке. И давай задвигать жопе анекдоты. А там и вовсе к ней перелез! Она конечно для порядку его шуганула, но, как говорится, был ещё не вечер, ещё в запасе время есть у нас с тобой...

Около полуночи состав делал большую остановку, полчаса по расписанию. Инвалид решил перекурить и дозаправиться пивом перед рывком.

На беду, бабка гужевалась под ним головой к двери – дуло ей.

Он возьми и наступи ей на башку. Из хулиганских побуждений, и чтоб позабавить свою мамзель. Он имел успех, но это была страшная ошибка.

Едва он вышел за дверь, как ведьма потащила девку с полки.

Слазь, кричит. Страх потеряли, по головам ходите, телесные наносите, петрушиться нацелились! Отдавай мою полку!

А эта раздрота ей в ответ "Не ломай кайф, клюшка, наше дело молодое, чеши перекури".

Куда там. Бабка погрозила начальником поезда и полицией на первой же станции. Упеку, говорит, за проституцию. Стоп кран сорву, а покажу на тебя, мелкая извращенка.

Та пересрала и полку вернула. Легла внизу, тише мыши под одеялом. А бабку я сам закинул наверх. Маленькая, а что бомба – говна много, да.

Инвалид появился перед самым отправлением. В отличном расположении духа – волокуша как из пивной бочки.

Вполз тихохонько на шконку, снял триканы, ждет когда всё утихомирится. Тронулись: тудун-тудун, тудун-тудун…Спустя двадцать минут под его полкой захрапело. Пора!

Перелез и нырнул под одеяло к девке. Что такое?! – пятки перед глазами. Перелогинился. Лег на бок, приобнял со спины, прижался к любушке…

А я не сплю, слушаю. Во, – зашуршало, распаковывает подарок. Старуха молчит. Ей сейф мохнатый ломают, а она...!

Чу, засопел инвалид, дрючит бабулятора. Минутка - другая, последние хлёсткие фрикции и, вздох – заправил бабушку на все деньги. А она молчок!

Нихера ж себе дела! Я аж привстал. Да не померла ль ты, старая?! Регулярно ведь пишут: там старичок дрочил – помер, тут старушке вставили – отъехала, в ком-то вибратор взорвался – даже зубов не нашли.

И инвалид тоже заволновался, – откуда подобная холодность в юном создании? Шепчет дролечке:
– Малыш, ты спишь?

Повисла жирная пауза.

– Сплю. – буднично отвечает старуха. И поднимает ставки. – Но ты мне не мешаешь. – говорит.

Мол, любовник из тебя, как лодочный мотор из вентилятора – смешной. Давай уже по взрослому, в двадцать одно. В старое доброе очко...

Инвалид бухой-бухой, а чует, нечисто. И решил взглянуть, кто такой борзый держит банк? Зажег свет и откинул полог.

А из-под ладошки недовольно жмурилась старуха «Чаво?» – говорит.

Нет, он не кричал. Он 3,14здаквакнулся молча и наотмашь. Аккурат подзатылочной ямкой о торец столика, только позвонки хрустнули. Тишина.

Уссаться, думаю. Только пёрся, а уже труп. Таки, жизнь относительно остроумная штука.

Сняли нас на ближайшей станции сотрудники линейного отделения...

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: