"Ботик Петра Первого"

Закончился опрос жалоб и заявлений, но личный состав,
разведенный по категориям, остался в строю.
- Приступить к опросу функциональных обязанностей, знаний
статей устава, осмотру формы одежды! - прокаркал начальник
штаба.
Огромный нос начальника штаба был главным виновником его
клички, известной всем - от адмирала до рассыльного, -
Долгоносик.
Шел инспекторский строевой смотр. К нему долго готовились
и тренировались: десятки раз разводили экипажи подводных лодок
под барабан и строили их по категориям: то есть в одну шеренгу
- командиры, в другую - замы со старпомами, потом - старшие
офицеры, а затем уже - мелочь россыпью.
В шеренге старших офицеров стоял огромный капитан второго
ранга, командир БЧ-5, по кличке "Ботик Петра Первого", старый,
как дерьмо мамонта, - на флоте так долго не живут. Он весь
растрескался, как такыр, от времени и невзгод. В строю он мирно
дремал, нагретый с загривка мазками весеннего солнца; кожа на
лице у него задубела, как на ногах у слона. Он видел все. Он не
имел ни жалоб, ни заявлений и не помнил, с какого конца
начинаются его функциональные обязанности.
Перед ним остановился проверяющий из Москвы, отглаженный и
свежий капитан третьего ранга (два выходных в неделю), служащий
центрального аппарата, или, как их еще зовут на флоте, -
"подшакальник".
"Служащий" сделал строевую стойку и...
- Товарищ капитан второго ранга, доложите мне... -
проверяющий порылся в узелках своей памяти, нашел нужный и
просветлел ответственностью, - ...текст присяги!
Произошел толчок, похожий на щелчок выключателя; веки у
"Ботика" дрогнули, поползли в разные стороны, открылся один
глаз, посмотрел на мир, за ним другой. Изображение проверяющего
замутнело, качнулось и начало кристаллизоваться. И он его
увидел и услышал. Внутри у "Ботика" что-то вспучилось, лопнуло,
возмутилось. Он открыл рот и...
- Пошшшел ты... - и в нескольких следующих буквах "Ботик"
обозначил проверяющему направление движения. Ежесекундно на
флоте несколько тысяч глоток произносят это направление.
- Что?! - не понял проверяющий из Москвы (два выходных в
неделю).
- Пошел ты... - специально для него повторил "Ботик Петра
Первого" и закрыл глаза. Хорош! На сегодня он решил их больше
не открывать.
Младший проверяющий бросился на розыски старшего
проверяющего из Москвы.
- А вот там... а вот он... - взбалмошно и жалобно
доносилось где-то с краю.
- Кто?! - слышался старший проверяющий. - Где?! И вот они
стоят вдвоем у "Ботика Петра Первого".
Старшему проверяющему достаточно было только взглянуть,
чтобы все понять, он умел ценить вечность. "Ботик" откупорил
глаза - в них была пропасть серой влаги.
- Куда он тебя послал? - хрипло наклонился старший к
младшему, не отрываясь от "Ботика". Младший почтительно
потянулся к уху начальства.
- Мда-а? - недоверчиво протянул старший и спокойно
заметил: - Ну и иди, куда послали. Спрашиваешь всякую... - и
тут старший проверяющий позволил себе выражение, несомненно
относящееся к животному миру нашей родной планеты.
- Закончить опрос функциональных обязанностей! - протяжно
продолгоносил начальник штаба. - - Приступить к строевым
приемам на месте и в движении!

Бабочка

Офицер свихнуться не может. Он просто не должен
свихнуться. По идее - не должен.
Бывают, правда, отдельные случаи. Помню, был такой офицер,
который на эсминце "Грозный" исполнял. кроме трех должностей
одновременно, еще и должность помощника командира.
Его год не спускали на берег. Сначала он просился, как
собака под дверью: все ходил, скулил все, а потом затих в углу
и сошел с ума.
Его сняли с борта, поместили в госпиталь, потом еще
куда-то, а потом уволили по-тихому в запас.
Говорят, когда он шел с корабля, он смеялся, как ребенок.
Бывает, конечно, у нас такое, но чаще всего офицер, если
окружающим что-то начинает казаться, все же дурочку валяет -
это ему в запас уйти хочется, офицеру, вот он и лепит
горбатого.
Раньше в запас уйти сложно было; раньше нужно было или
пить беспробудно, или, как уже говорилось, лепить горбатого.
Но лепить горбатого можно только тогда, когда у тебя
способности есть, когда талант имеется и в придачу,
соответствующая физиономия, когда есть склонность к
импровизации, к театру есть склонность или там - к пантомиме...
Был у нас такой орел. Когда в магазине появились детские
бабочки на колесиках, он купил одну на пробу.
Бабочка приводилась в действие прикрепленной к ней
палочкой: нужно было идти и катить перед собой бабочку, держась
за палочку; бабочка при этом махала крыльями.
Он водил ее на службу. Каждый день. На службу и со службы.
Долго водил: бабочка весело бежала рядом.
С того момента, как он бабочку водить стал, он онемел: все
время молчал и улыбался.
С ним пытались говорить, беседовать, его проверяли:
таскали по врачам. А он всюду ходил с бабочкой: открывалась
дверь, и к врачу сначала впархивала бабочка, а потом уже он.
И к командиру дивизии он пошел с бабочкой, и к
командующему...
Врачи пожимали плечами и говорили, что он здоров...
хотя...
- Ну-ка, посмотрите вот сюда... нет... все вроде... до
носа дотроньтесь...
Врачи пожимали плечами и не давали ему годности. Скоро его
уволили в запас. На пенсию ему хватило. До вагона его провожал
заместитель командира по политической части: случай был
исключительно тяжелый. Зам даже помог донести кое-что из вещей.
Верная бабочка бежала рядом, порхая под ногами прохожих и
уворачиваясь от чемоданов. Перед вагоном она взмахнула крыльями
в последний раз: он вошел в вагон, а ее, неразлучную, оставил
на перроне. Зам увидел и вспотел.
- Вадим Сергеич! - закричал зам, подхватив бабочку: как бы
там в вагоне без бабочки что-нибудь не случилось; выбросится
еще на ходу - не отпишешься потом. - Вадим Сергеич! - зам даже
задохнулся. - Бабочку... бабочку забыли... - суетился зам,
пытаясь найти дверь вагона и в нее попасть.
- Не надо, - услышал он голос свыше, поднял голову и
увидел его, спокойного, в окне, - не надо, - он смотрел на зама
чудесными глазами, - оставь ее себе, дорогой, я поводил, теперь
ты поводи, теперь твоя очередь... - с тем и уехал, а зам с тем
и остался.
Или, вернее, с той: с бабочкой...

Учение

Мороз дул.* Чахлое солнце, размером с копейку, мутно
что-то делало сквозь небесную серь. Под серью сидел диверсант.
Он сидел на сопке. На нем были непроницаемый комбинезон, мехом
внутрь, с башлыком и электроподогревом. И ботинки на нем тоже
были. Высокие. Непромокаемые, наши. И диверсант тоже был наш,
но привлеченный со стороны - из диверсантского отряда. Ночевал
он здесь же. В нашем снегу. А теперь он ел. Тупо. Из нашей
банки консервной. Он что-то в ней отвернул-повернул-откупорил и
стал есть, потому что банка сама сразу же и разогрелась.
Широко и мерно двигая лошадиной челюстью, диверсант в то
же время смотрел в подножье. Сопки, конечно. Он ждал, когда его
оттуда возьмут.
Шел третий день учения. Неумолимо шел. Наши учились
отражать нападение - таких вот электро-рыболошадей - на нашу
военно-морскую базу.
Был создан штаб обороны. Была создана оперативная часть,
которая и ловила этих приглашенных лошадей с помощью сводного
взвода восточных волкодавов.
Справка: восточный волкодав - мелок, поджарист, вынослив,
отважен. Красив. По-своему. Один метр с четвертью. В холке. А
главное - не думает. Вцепился - и намертво. И главное - много
его. Сколько хочешь, столько бери, и еще останется.
Волкодавов взяли из разных мест в шинелях с ремнем, в
сапогах с фланелевыми портянками на обычную ногу, накормили на
береговом камбузе обычной едой, которую можно есть только с
идейной убежденностью, и пустили их на диверсантов. Только
рукавицы им забыли выдать. Но это детали. И потом, у матроса из
страны Волкодавии руки мерзнут только первые полгода. А если вы
имеете что сказать насчет еды, так мы вам на это ответим: если
армию хорошо кормить, то зачем ее держать!
Шел третий день учения. В первый день группа не нашего
захвата, одетая во все наше, прорвалась в штаб. Прорвалась она
так: она поделилась пополам, после чего одна половина взяла
другую в плен и повела прямо мимо штаба. А замкомандующего
увидел через окно, как кого-то ведут, и крикнул:
- Бойцы! Кого ведете?!
- Диверсантов поймали!
- Молодцы! Всем объявляю благодарность! Ведите их прямо ко
мне!
И они привели. Прямо к нему. По пути захватили штаб.
Во второй день учения "рыбы" подплыли со стороны полярной
ночи и слюдяной воды и "заминировали" все наши корабли.
Последняя "рыба" вышла на берег, переодетая в форму капитана
первого ранга, проверяющего, по документам, и, пройдя на ПКЗ,
нарезала верхнему вахтенному... нет-нет-нет - только сектор
наблюдения за водной гладью. А то он не туда смотрел. Только
сектор и больше ничего. И чтоб все время! Как
припаянный! Не моргая. Наблюдал чтоб. Неотрывно. Во-он в
ту сторону.
И вахтенный наблюдал, а "товарищ капитан первого ранга,
проверяющий" зашел по ходу дела к командиру дивизии, штаб
которого размещался тут же на ПКЗ. (По дороге он спросил у
службы: "Бдите?!" Те оказали: "Бдим!" - "Ну-ну, - сказал он, -
так держать!" - и поднялся наверх.) И арестовал командира
дивизии, вытащил его через окно, спустил с противоположного
сектора и увез на надувной лодке. Причем лодку, говорят,
надувал сам командир дивизии под наблюдением "проверяющего".
Врут. Лодка уже была надута и стояла вместе с гребцами у
специально сброшенного шторм-трапика. Шелкового такого. Очень
удобного. Хорошая лодка. Мечта, а не лодка.
Вахтенный видел, конечно, что не в его секторе движется
какая-то лодка, но отвечал он только за свой сектор и поэтому
не доложил. Так закончился второй день.
На третий день надо было взять диверсанта. Живьем. На
сопке. Вот он сидел и ждал, когда же это случится. А наши
стояли у подножья, указывали на него и совещались возбужденно.
Наших было человек двадцать, и они поражали своей
решительностью. Вместе со старшим. Он тоже поражал.
- Окружить сопку! Касымбеков! Заходи! - наконец
скомандовал старший, и они начали окружать и заходить.
Волкодавы пахали снег, по грудь в него уходя, плыли в нем
и неумолимо окружали. Во главе с Касымбековым. Не прошло и
сорока минут, как первый из них подплыл к диверсанту. Первый
радостно улыбался и задыхался.
- Стой! - оказал он. - Руки вверх! После чего силы у него
иссякли, а улыбка осталась. Диверсант кончил есть, встал и
лягнул первого. В следующие пятнадцать минут к тому месту, где
раньше стоял первый, сошлись остальные. Еще десять минут были
посвящены тому, что волкодавы, входя в соприкосновение с
диверсантом, не переставая улыбаться и азартно, по-восточному,
кричать, взлетали в воздух, сверкая портянками, а затем они
сминали кусты и летели, летели, вращаясь, вниз, и портянки
наматывались им вокруг шеи. Это было здорово! Потом диверсант
сдался. Он сказал: "Я сдаюсь".
И его взяли. Живьем. Упаковали и понесли на руках.
Так закончился третий день. С этого дня мы начали
побеждать.

(Из книги А. Покровского "Расстрелять")

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: